Колодец в небо

Афанасьева Елена

Так мы сидели и ждали, пока мальчик выплачется и расскажет маме, чего он так испугался во сне. Или наяву.

Уезжали мы, когда короткий зимний день успел закончиться и наступила зимняя ночь. Летний я человек, оттого мне всегда кажется, что зимой и дня нет. Зима, она вся состоит из ночи. Почему моя девочка решила зимой рождаться? Хотя к тому времени уже и весна настанет, но только календарная весна. В марте и темень за окном почти зимняя, и грязного снега на улицах горы, хуже, чем зимой.

Успокоившая Игорька и рискнувшая на минутку

оставить без присмотра своего ненаглядного Макса Маринка вместе с Ланой вышли нас проводить. Бывший олигарх Оленев на моем же, им подаренном, «Магеллане» должен был довезти меня до дому.

Разомлев в Маринкиной квартире, где мне было жарко, но, боясь застудить Игорька, я не просила открыть балкон, на улице я моментально замерзла. Забралась в машину и, пока отвыкший собственноручно водить автомобили недавний олигарх справлялся с московскими сугробами, мешавшими ему в узком дворе быстро развернуть эту махину на колесиках, старательно махала рукой стоящим возле подъезда Лане и Марине.

Я махала, Оленев старательно одолевал сугробы, Лана и Марина, видимо, сочтя неприличным уйти прежде, чем мы скроемся из виду, терпеливо ждали нашего отъезда, когда в этот занесенный сугробами и заставленный автомобилями дворик на немыслимой скорости ворвался черный джип «Шевроле». Показалось, что еще мгновение, и он снесет не только хрупкие легковушки, но даже наш приземистый «Магеллан».

Сугробы, наледи и плотно забитые машинами ближние подступы к многоэтажкам для черного монстра были не указ. Ворвавшись в узенький проезд между домами, он и не подумал сбавить скорость. Если бы Лешка с не потерянной за годы отсутствия практики вождения реакцией не сдал чуть назад, два капота – нашего зеленоватого «Магеллана» и черного «Шевроле» – размазались бы один о другой.

Под звучные ругательства недавнего олигарха черный джип подлетел к подъезду, около которого все еще стояли Лана и Марина, резко затормозил, выдав из-под своих колес каскад снежной грязи. Кто-то распахнул заднюю дверцу. Когда грязно-снежный веер осел, я успела заметить две женские фигурки, исчезающие в чреве черного монстра. Секунда, и призрак с места набрал скорость и скрылся в другом выезде из двора.

Старательно выворачивающий на проезжую часть Лешка всего случившегося за его спиной не заметил и не понял, отчего я ахнула.

– Ну урод он, урод! И что теперь, на каждого урода внимание обращать?! – призвал меня к всепрощению недавний олигарх.

– Не в его уродстве дело. Лану с Мариной похитили! Кажется. Ой, мамочки, как же здесь жарко!

33. Киотский ливень

(Ленка. Три года назад)

…так и жила.

Но, дойдя до края, поняла, что надо что-то делать. И она решилась на обреченную попытку переиграть хотя бы часть жизни заново.

Она решилась…

Впрочем, в какой-то миг ей показалось, что решилась не она, а все решилось где-то свыше. Вскоре после того вырвавшегося у нее в разговоре с соседкой признания в любви к Андрею она полетела на конгресс в Киото. Измучившись от японской дотошности организаторов, в единственный выходной сбежала в знаменитый храм воды Киемидзу. Вода в тот душный августовский день была как нельзя кстати.

Жару Ленка не переносила. Категорически. Чуть больше традиционных для московского лета двадцати пяти градусов – и она начинала плыть, едва ли не теряя сознание. В тот день жара дополнялась ужаснувшими ее толпами японцев, среди которых редкими вкраплениями попадались европейские лица.

Толпу и давку она переносила еще меньше, чем жару. Ей начинало казаться, что сознание улетучивается и бренное тело остается на растерзание, растаптывание марширующих почти ровным строем толпам экскурсантов, каждый из которых хотел глотнуть аккуратный глоточек здоровья, карьерного успеха и любви.

Главные достопримечательности храма Киемидзу – три тонких серебрящихся потока воды, струящихся откуда-то сверху, по японским преданиям, символизировали именно это – карьеру, любовь и здоровье. Идеально организованные японцы столь же идеально организованной очередью двигались к магическому водопою, не менее идеально организованно зачерпывали ковшиками на длинных ручках немного вожделенной влаги и, перелив собранные капли в свои пластиковые стаканчики, проходили дальше, чтобы, не мешая следующим очередникам, отхлебнуть своих успехов в работе, здоровья и любви.

Выделяющаяся в японской очереди даже своим более чем средним по российским меркам ростом Ленка возле первых двух струй воды вела себя не менее организованно, чем японцы. А возле третьей струи с ней что-то произошло. То ли солнечный удар, доконавший ее и без того страдающую от вегетососудистой дистонии голову, то ли невидимые на дневном японском небе звезды, освещающие в эти часы предрассветное московское небо, так сошлись, то ли родная расейская бесшабашность, принимаемая аккуратненькими японцами за бескультурье, сработала, но на нее что-то нашло. Затмение. И, зачерпнув из последней третьей струи полный ковш, она вдруг вылила колдовскую влагу себе на голову.

Вода стекала и по нереально светлым (в понимании окружающих японцев) волосам, по беленькому почти детского покроя сарафанчику, какие были в моде в то лето («Это комбинация?!» – поинтересовалась мама, когда Ленка примерила сарафанчик дома), прорисовывая под намокшей тканью темные соски и живот. Но Ленка, не обращая внимания на замерших в ожидании своей очереди японцев, не выпускала заветного ковшика из рук. Все зачерпывала и лила на себя воду из последней, третьей струи. И чувствовала облегчение. И легкость. И воздушность. И покой.

Последней, третьей струей в том источнике была Любовь.

Двадцатью минутами позже, спускаясь от храма по крутой извилистой улочке, полной маленьких сувенирных лавок, Ленка не поняла, что случилось. Палящая весь день жара разом, словно выключили электрическую печку, закончилась. И давящее солнце исчезло. Стало почти темно и волшебно серо, но не той унылой серостью беспросветной московской осени, а мельхиоровой серостью предчувствия. И вдруг полил дождь. Ливень. Крупными, нереально крупными теплыми каплями, пропитывавшими успевшие высохнуть волосы и белый сарафанчик.