Колодец в небо

Афанасьева Елена

Внешне все идеально, как было идеально и в девяносто третьем, когда ее любви пришлось сломаться в первый раз. Но тогда она сумела выжить и как-то жить. Жить теперь не получалось. Теперь без Андрея не получалось ни жить, ни дышать…

Однажды, проснувшись среди ночи, села на кровати и сказала самой себе – ничего нет. Все есть, и ничего нет. Жизни нет. Суррогат.

Ей показалось, что она задыхается. Выбежала на кухню, накапала корвалола. Не помогло. Нашла в холодильнике водку, залпом выпила две полные стопки. Чуть стало отпускать. Попробовала вернуться в спальню, лечь в кровать, как спазм начался вновь. Дышать

невозможно.

И вдруг, судорожно глотая ртом воздух и растирая по щекам слезы, она поняла – нельзя! Нельзя спать с нелюбимым мужчиной. Даже не в смысле секса, а просто в одной кровати спасть с нелюбимым нельзя. Люди обмениваются собственными пространствами во сне. Нельзя попадать самой и впускать в себя пространство чужого человека.

Безлюбье – не часть беды, а ее стержень. Другие беды и бедки в ее жизни нанизываются на это опустошающее отсутствие любви. Жизнь без любви – та же измена, только более страшная, чем измена супружеская. Измена самой себе.

И за эту измену год за годом ей приходится слишком дорого платить.

34. Особенности национальной погони

(Женька. Сейчас)

– Давай, Лешка, давай, разворачивайся скорее! Увезут же девчонок, следа не останется! – вопила я, умоляя Оленева шевелиться быстрее. – Давай! Вон же он, этот черный урод, из поля зрения исчезает! Сейчас вывернет на Рублевку, и ищи-свищи его!

Разворачивался Лешка куда медленнее, чем мне хотелось бы. Сказывался добрый десяток лет, когда на машинах он ездил с водителями, охраной и джипом сопровождения. Занесенные снегом и под завязку забитые автомобилями московские улицы с водительского места он явно видел впервые – в те давние времена, когда Лешка ездил за рулем сам, таких пробок в Москве еще и в помине не было.

– Давай, я за руль сяду! – не выдержала я. Девочка моя внутри от нетерпения тоже пиналась пятками и локотками. – Я хоть и с животом, но практики экстремального вождения у меня побольше. Летом на Калужском шоссе и не такое выделывать приходилось!

Но Лешка отдавать мне руль не собирался.

– На себя посмотри, преследовательница! Горишь вся! У тебя не температура?

– Какая там температура! Просто перепад из жары на мороз и обратно! И нервы еще – то ребенка украдут, то двух женщин. Давай скорее! Давай, на желтый проскакивай! Уйдет, гад!

– Нервов тебе только не хватало! Рожать сейчас с перепугу начнешь, а рожать тебе еще нельзя. Рано. Да и врачиху твою украли!

– Вот я и спешу ее догнать, чтоб было с кем рожать! Давай, Лешенька! Давай! Уйдут же!

Господи, как я ненавижу это правое место пассажира! На нем любая дорога в три раза длиннее, любая пробка в пять раз бесконечнее и любой водитель рядом в тысячу раз тупее, чем в твоем представлении был бы на том левом сиденье ты сам. Прошлым летом за рулем я и не такие кульбиты на Калужском шоссе выделывала. Тогда почти такой же четный джип, только в тот раз то был «Гелентваген», а не «Шевроле», выталкивал меня в кювет. А я, разгоняясь то обычным, то задним ходом, устраивая массовые аварии и влетая в масляные пятна, уходила от погони. И ушла. И почти не испугалась, потому как пугаться не имела права – я же была за рулем. Теперь не я уходила, а мы сами устремлялись в погоню, и за рулем была не я, а Лешка, явно ловивший кайф от адреналина, впрыснутого в его кровь.

«Шевроле» уходил. Мы догоняли. Если протискивание в бесконечных московских пробках можно было назвать погоней.

– Может, в милицию позвонить, заявить, что двух женщин украли. И номер того «Шевроле» назвать, чтоб на ближайшем посту его задержали?! – предложила я.

– Ты номер запомнила? – осадил меня Лешка. – Нет? И я нет. Сыщики из нас с тобой никудышние. Отсюда номер не видно.

– А просто попросить, чтобы «Шевроле» задержали?

– Так они и кинутся задерживать! – После собственного уголовного дела верить в отечественную правоохранительную систему бывший олигарх Оленев не желал. – Скажут, что заявление о пропаже человека принимается через трое суток в отделении милиции по месту прописки. Еще гадко намекнут, что наши подружки сами в «Шевроле» прыгнули. Так что жди трое суток или не предлагай всякой чепухи.

– А если сейчас тормознуть и любому гаишнику денег дать, чтоб он по рации предупредил и на другом посту «Шевроле» стопорнули. Мы до того поста доедем, и еще там денег дадим, а? – продолжала предлагать чепуху я.

Лешка задумался, просчитывая, насколько эффективен подобный ход.

– Можем попробовать…

И притормозив около замершей на разделительной полосе Кутузовского проспекта ближайшей машины ДПС, опустив секло, стал что-то быстро говорить краснощекому – все они на морозе кровь с молоком – менту.

Что именно говорил, я не слышала. Лешка приказал будущей матери с головой завернуться в свой пуховик, чтобы не замерзла. Я и не мерзла. Мне, напротив, было жарко. Так жарко, что сил уже не было. Жарко и как-то опаленно. Словно внутри меня какой-то сосуд с ядовитым веществом разгерметизировался и теперь грозил пролиться. Пока только вредные испарения начались, но еще пара рывков нашего джипа, несколько крутых виражей, когда эта погоня выйдет на менее запруженную часть шоссе, и странный сосуд внутри меня может перевернуться. Или лопнуть. И отравить все внутри. Включая мою девочку.

Мобильный запиликал, как всегда, кстати.

– Не родишь ты своего выродка…

– Слышала уже, – огрызнулась я, нажимая отбой. И без этих угроз тошно.

Лешка тем временем успел о чем-то договориться с краснощеким ментом. Не заметила, сколько опальный олигарх отстегнул стражу порядка на дорогах и успел ли Лешка, который еще год назад в силу своего недавнего величия понятия о реальной стоимости живых денег не имел, разобраться, сколько теперь положено отстегивать ментам.

Наверное, успел или по своей недавней олигаршьей привычке действовал по принципу: «Много – не мало» – по крайней мере краснощекий козырнул и махнул полосатым жезлом, останавливая другие машины. Дальше наш «Магеллан» двигался по относительно пустой разделительной полосе.

– Давай, Лешка, давай! Пока ехать можно! – взмолилась я.

– «Давай! Давай!» – передразнил Оленев. – Не дорога, а сплошной каток. И всякие уроды тоже на разделительную лезут. Разогнавшись, твоим «Магелланом» машин двадцать можно всмятку смять. Далеко мы тогда уедем.

Телефон запиликал вновь.

– Да пошла ты, Лиля, со своими угрозами! – не выдержала я. Но сорвалась зря. Это была не Лиля. Из трубки донесся голос пьяненького Макса.

– Жень, а ты не знаешь, где Маринка?

– Украли твою Маринку! – огрызнулась я.