Колодец в небо
Шрифт:
Значит, Никиты нет. Но я же его вижу. Значит, нет меня?
– Я умерла?
Никита снова качает головой.
– Ты есть.
– А наша девочка? – спрашиваю я, ужасаясь тому, что не чувствую в животе ничего, кроме адской боли.
– И она есть, – отвечает Никита. – Пока.
И протягивает мне руку.
– Но вас нужно спасать. Вставай.
Мне так плохо, что я не могу и пошевелиться в своем черном снегу. Но Никита берет меня за две руки и тянет.
– Вставай, Женька, вставай! Иначе вас с девочкой не спасти. Сочтут тебя за бомжиху, и все будут проходить мимо, а вы замерзнете в снегу.
Двумя руками держась за Никиту – а в той, иной, нормальной реальности, к ужасу прохожих, держась просто за воздух, – встаю и делаю несколько шагов к дороге. Нет, так машину не поймать. Из-за наваленных на обочинах высоченных сугробов, в которые несколько дней сваливали расчищаемый с дорог снег, меня не видно.
Выхожу на проезжую часть. Все дальше и дальше. Кажется, я уже в потоке машин. Еле тормозящие на скользкой дороге «Жигули» едва не сбивают меня с ног, но не останавливаются. Какой-то дед-отставник с водительского места только крутит пальцем у виска. Следующий едва не врезавшийся в меня юнец на «Ауди», разозлившись, изображает куда более непристойный жест. Что ж, их можно понять. По такой обледенелой и присыпанной сверху снегом дороге не езда, а пытка, а тут еще какая-то идиотка под колеса лезет…
Как жарко. Почему же так жарко? Пот то течет у меня по вискам, по спине, то почти застывает на коже колкими сосульками. Как жарко. И плохо. И непонятно. Где я? На каком свете? Если на этом, то почему погибший Никита стоит рядом со мной – если б он не держал меня под руки, я давно бы упала. Если я на том свете, то почему ни одна из машин остановиться не хочет? Или у них там тоже хамоватые водители и вечные автомобильные пробки?
Ну, остановитесь хоть кто-нибудь…
Пожалуйста… Махать руками у меня нет сил.
Стойте же, стойте!
Не хотят останавливаться. Конечно, я ж не девочка в коротком полушубке и сетчатых колготках на Ленинградском шоссе. Рядом с теткой в безразмерном пуховике кто тормозить захочет.
Плохо-то как. Совсем плохо… Или еще не совсем? Совсем было, когда меня психотропными веществами в прибалтийской клинике этого великого психоаналитика накачивали, и в короткие доли, когда ко мне возвращалось сознание, я никак не могла понять, кто я – человек, вещество или субстанция. Теперь я хотя бы знаю, что я человек. Женщина. Женя Жукова, сорока лет от роду, на восьмом месяце беременности, знающая, что с ней происходит что-то страшное, опасное для ее ребенка, но не знающая, что с этой опасностью делать.
– Женька, ну давай! Ты же умница, ты все сможешь, – продолжает держать меня Никита. – Ты только руку подними и голосуй. Давай, хорошая моя, давай!
Я и голосую. Как мне кажется. Только со стороны мою скрюченную ручонку вряд ли можно принять за жест потенциального пассажира.
– Савельева, ты где? – С какими-то жуткими помехами и хрипами, откуда-то снизу доносится голос Лешки, который один на целом свете по школьной привычке называет меня по девичьей фамилии. А этот откуда здесь взялся? После появления на грязном зимнем шоссе по-летнему одетого Никиты я не удивляюсь уже ничему. Может, и Лешка где-то там у меня под ногами валяется.
– Савельева, ты меня слышишь? Женька! Что у тебя там, Женька!
А-а… Значит я все же не потеряла в сугробе мобильный… Телефончик тащится за мной по грязному снегу, как маленький щенок на веревочке. Снег попадает в корпус аппарата, и телефончик начинает глючить.
– Все… – с трудом подтянув к себе веревочку, на которой болтается мобильный, отвечаю я. Странно, что Лешка еще слышит мой голос. Но слышит, от этого успокаивается, и продолжает рассказывать, как обстоят дела у них там. Наверное, большую часть рассказа во время обморока в сугробе я пропустила, теперь не понимаю, о ком он говорит.
– …То-то я и думал, что дача, которую мы с этим актером Ларионовым штурмовали, знакомая, а как в дом вошел, прежде чем хозяина увидел, вспомнил. Лет пять назад здесь вместе с ним пили…
– С кем пили? – еле бормочу я, все же сообразив, что Лешка все же пробрался на дачу, куда увезли похищенных Марину и Лану, значит, им ничего не грозит.
– С другом моим заклятым. С Волчарой. То-то он рад увидеть здесь меня! И знаешь, зачем этот новоявленный Вексельберг твоих подруг на свою дачу привез?!
– Почему Вексельберг? – бормочу я.
– Потому что Вексельберг яйца Фаберже на родину возвращает, а нашему другу Волкову камеи античные потребовались. Надеется с их помощью индульгенцию себе купить.
– А Лана с Мариной здесь при чем? – спрашиваю я.
Но ответа не слышу. Или я бормочу так тихо, что Лешка и вопроса не слышит, или выключается намокший в сугробе телефон, но связь с Лешкой пропадает. Снова я на этой проезжей части одна. С никому, кроме меня, не видимым Никитой рядом и с нашей девочкой внутри.
Ну, хоть бы одна машина остановилась, иначе снова упаду, теперь уже не в сугроб, а на проезжую часть, и машины будут переезжать меня и мою девочку.
Как болит все внутри! Боль от левой почки растекается по всему телу и вот-вот доберется до моей девочки.
Девочка моя, огради себя! Мама не справляется. Ты же сильная! Девочка моя, я знаю, что ты сильная. Нерожденные дети в тысячи раз сильнее всех, уже на земле живущих. В них сила мира и космоса, которой в их матерях – уже или еще – нет. Так Димка внутри меня избавил себя и меня от болезни, которая грозила мне в ту мою первую беременность потерей ребенка. Лечить сильнодействующими антибиотиками меня было нельзя, и не лечить было нельзя – могло сказаться на плоде. Врачи настаивали на аборте, а я только разговаривала с сидящим внутри меня сыном – ты же сильный, ты все сможешь. Мы вместе сможем все. И через три недели к удивлению врачих из женской консультации от тогдашней моей болезни не осталось и следа.
Теперешняя болезнь пострашнее, но и сил у нас больше. Мое отчаяние, помноженное на силу, которая есть в моей девочке, и на силу, которая есть в стоящем теперь рядом со мной Никите. Пусть его не видит никто, кроме меня. Но он же есть! Вот он, выпустив мою руку, делает несколько шагов через все полосы движения. И машины не сбивают его, не заливаются визгом тормозов, а проезжают сквозь него. Как в каком-то блокбастере с компьютерными спецэффектами. Герой пропускает машины сквозь себя. Все, кроме одной. Одну, главную, нужную машину он останавливает. «Скорую помощь».