Колокол по Хэму
Шрифт:
– Куда он летит? – спросил я.
– В Рио-де-Жанейро, – ответил Черный священник. Недавно Хемингуэй объяснил мне, откуда взялось это прозвище.
Хемингуэй здесь был ни при чем. Отца Андреев окрестили так после того, как его назначили в самый бедный приход Гаваны в наказание за былые грехи – в частности, за то, что он несколько лет был пулеметчиком на Гражданской войне в Испании. Большинство прихожан дона Андреса принадлежали к низшим слоям кубинского общества – иными словами, это были негры, отсюда и кличка Черный.
– Это
На лице швейцара появилась оскорбленная мина.
– Да, сеньор Лукас. Я собственными глазами видел билет.
– В оба конца или только в один? – допытывался я.
– Только в Рио, – ответил швейцар.
– Мы решили, что он сматывает удочки, – добавил дон Андрее. – И подумали, что сеньору Эрнесто следует об этом знать.
– Правильно, – согласился я. – Я расскажу ему. Благодарю вас за усердие, джентльмены.
– Это важно? – спросил швейцар, улыбаясь щербатым ртом.
– Да, эти сведения могут оказаться очень ценными, – ответил я.
Священник неловко замялся:
– Не лучше ли нам лично доложить об этом Эрнесто?
– Я передам ему ваше сообщение, отец, – сказал я. – Обещаю. Сейчас он отдыхает. Нынче утром у него болит голова.
Священник и швейцар обменялись понимающими взглядами.
– Нужно ли проследить за сеньором Шеллом до аэропорта? – спросил дон Андрее.
Я покачал головой:
– Мы позаботимся об этом. Еще раз благодарю вас за профессионализм.
Когда они отправились восвояси, я прошел мимо плавательного бассейна и заросшего теннисного корта к маленькому гаражу. Шофер Хуан, мывший „Линкольн“ у его ворот, с подозрением воззрился на меня. Хуан частенько вел себя так, словно его мучает запор или иная хворь, и явно недолюбливал меня.
– Чем могу служить, сеньор Лукас? – Слова были выбраны безупречно, однако в тоне его голоса угадывались надменность и вызов. Работники финки до сих пор не решили, как ко мне относиться – в их глазах я стоял выше наемного слуги, но, уж конечно, ниже почетного гостя. Вдобавок они возложили на меня ответственность за появление в их дружной семье проститутки. По всей видимости, Мария нравилась им, но, подозреваю, они затаили на меня зло за то, что я уронил престиж усадьбы.
– Просто кое-что ищу, – сказал я, входя в полумрак тесного строения. Здесь царил уютный запах, свойственный всем гаражам, в какой бы части света они ни находились.
Хуан отложил шланг и встал в воротах.
– Сеньор Хемингуэй требует, чтобы никто, кроме него и меня, не прикасался к его инструментам.
– Да, – сказал я, открывая металлический ящик и роясь в его содержимом.
– Сеньор Хемингуэй весьма категоричен в этом требовании.
– Да, конечно. – Я выбрал моток серой изоленты и большую плоскую отвертку длиной около двадцати сантиметров.
Закрыв ящик, я обвел взглядом
– Сеньор Хемингуэй особенно настаивает, чтобы, кроме него и меня, никто не позволять трогать… – Негодование шофера достигло такой степени, что он начал путаться в грамматике.
– Хуан! – отрывисто произнес я.
Коротышка моргнул:
– Да, сеньор?
– У тебя есть форменная куртка и фуражка на тот случай, если нужно отвезти сеньора Хемингуэя или его гостей на официальное мероприятие?
Хуан вновь прищурился.
– Да, сеньор… но он редко просит…
– Принеси их, – велел я достаточно суровым голосом, чтобы положить конец спорам, но не оскорбить его.
Хуан моргнул и посмотрел на мокрый „Линкольн“. Он был вымыт, но его еще нужно было протереть.
– Сеньор Лукас, я должен…
– Пожалуйста, принеси форму и фуражку, – непререкаемым тоном проговорил я. – Сейчас же.
Хуан кивнул и торопливо зашагал прочь. Его дом находился у подножия холма среди скопления крытых железом хижин под названием Сан-Франциско де Паула.
Минуты спустя он вернулся с обоими предметами. Куртка и фуражка воняли нафталином. Как я и думал, куртка оказалась мала для меня, но фуражка пришлась впору. Я взял ее и сказал:
– Протри машину, отполируй ее мастикой и подготовь к поездке через двадцать минут.
– Слушаюсь, сеньор Лукас.
Я отправился в „Первый сорт“. Домик был пуст. Мария помогала слугам наводить чистоту в финке. Я вынул из тайника „магнум“, проверил обойму и сунул тяжелый пистолет за пояс. Потом я подошел к бельевой веревке, на которой висел мой темный костюм, отглаженный Марией, и надел его. Темные брюки, пиджак и фуражка вполне могли сойти за форму.
Когда я вернулся к „Линкольну“ с ключами, автомобиль сиял. Я захватил в доме бутылку виски и упаковал в бурый бумажный пакет вместе с отверткой, трубой, рулончиком изоленты и банкой тавота. Хуан стоял у машины и с сожалением поглядывал на фуражку.
– Сеньор Хемингуэй спит, – сообщил я. – Не буди его, но, как только он проснется, скажи, что я ненадолго взял автомобиль.
– Да, сеньор Лукас. Но…
Я вывел „Линкольн“ на подъездную дорожку и выехал в ворота.
Я не был похож на шофера – мои руки и лицо распухли и были покрыты синяками, и хотя за месяцы, проведенные под жарким солнцем, моя кожа потемнела еще сильнее прежнего, вряд ли кто-нибудь принял бы меня за кубинца. Все же я надеялся, что Шлегель не обратит внимания на скромного водителя и не вспомнит меня по совместному ужину в усадьбе. Он принадлежал к тем людям, которые не замечают слуг.