Колокола (сборник)
Шрифт:
22
«На малых небронированных катерах и буксируемых пароходах небольшой отряд моряков-днепровцев перебросил в течение трех дней более шестнадцати тысяч солдат и офицеров в Берлин.
Подвиги моряков отряда полуглиссеров, их воинское мастерство и решительность в обеспечении переправ Девятого стрелкового корпуса в завершающие дни боев в Берлине достойны быть занесены в боевую летопись советского Военно-Морского Флота».
Я не умею и не хочу это говорить такими словами. Слов — много. Особенно в богатом русском языке. Но чувство, которое ведет мою руку, в этих строках.
Не умея быть хоть сколько-то военным писателем, я больше к тому, что сказано, не вернусь. Зачем?..
Каждый имеет право на исповедь, право взять в руку перо. Но не каждый вправе писать приказы.
Вот я их, стало быть, и не пишу. Я осмеливаюсь писать лишь скромную повесть о человеке.
23
Благословенна каждая могила безвестного; каждая ветка дерева над могилой безвестного; воды, вечно текущие — как жизнь, — в честь погибших воинов.
И нет за них возмездия, и нет им замены, и нет для них воскрешения, кроме как в дудочке пастуха, кроме как в вечных рождениях и вечных смертях. Кроме как в горечи моих слез (ничего не стоящих) и в старой моей тельняшке.
Люди!
Если можете, если в силах, простите друг друга в честь подвигов войны и не кричите, пожалуйста, друг на друга в память этих свершенных подвигов в очередях за малосольной селедкой.
24
Не здесь ли место этим строчкам? Должно быть, нет...
Но странице хозяйка я.
Флотилия расположилась у Одера. Неподалеку от Одера был медсанбат. Берлин находился от наших армий и флота всего лишь в тридцати километрах. Подтаскивая резервы, мы готовились к наступлению.
В районе Кюстрина была крепость.
Русские предложили противнику, укрывшемуся под защитой крепости, сдаться. Немцы не приняли предложения о капитуляции. Мы были вынуждены приступить к штурму.
Когда крепость была взята, немцы тут же выбросили белые флаги.
И на что, на что они их только не понавесили! На винтовки (носовые платки), на столбы посреди двора, на палочки, палки...
Все вокруг запестрело белыми тряпками. Полыхали по ветру простыни, прикрепленные к амбразурам крепостных стен.
Тем из немцев, кто уцелел и не в силах ходить, предложили добраться до нашего медсанбата (он находился на территории мельницы).
Начальник санбата, хирург, по званию майор, сказал персоналу:
— В данном конкретном случае я не имею права приказывать. Но помните, что мы медики. Пусть каждый действует так, как ему подсказывают личные убеждения и совесть.
Сестры ответили, что согласны потренироваться на ампутациях.
Начальник:
— Тренируются в первый раз на мертвых, а не на живых.
Он тоже был ранен. Всего три недели тому назад. Рана у него на ноге еще не вполне зажила.
Первым майор осмотрел молодого рыжего немца.
Ранение предплечья. Рана грязная. С отеками. Сгустки крови.
— Ампутация! — сказал врач. — В ране ткани одежды, кровь запеклась... Ранение не пулевое, осколочное. Если не примем меры, гангрена. Все.
Так он объяснил (через переводчика).
Раненый отвечал:
— Пусть я лучше умру, чем останусь без правой руки. Я рабочий. Без руки не смогу себя прокормить.
Хирург задумался.
— Хорошо. Подождем до завтра.
Раненому наложили асептическую повязку.
Пришло утро.
В операционной сняли повязку. За ночь рана порозовела. Ткань стала жизнеспособной.
— Рассечение. Обойдемся без ампутации, — сказал хирург. Так он объяснил (через переводчика).
И тут-то немец заплакал. Он зарыдал. И принялся целовать, рыдая, руки русского человека.
Этот врач высокого роста. Лицо у него спокойное. Волосы белокурые.
Прошла война. Врач демобилизовался, стал терапевтом. Однако в прошлом он был хирургом, был молод (лет двадцати пяти).
Лицо у врача полноватое. Брови светлые.
Военный в прошлом, он, как говорится, в свое время повидал виды.
...Руки, врача, как и прежде, большие, пухлые.
Когда-то, плача навзрыд, молодой немец целовал эти милосердные руки.
Войны побеждают лишь справедливые. Хозяин земли и жизни — только подлинный человек.
Велика милость русского человека.
Прекрасна, достойна и высокочеловечна профессия врача.
Нынче это мой лечащий врач.
И подумать только, за что мне такая честь?
25
Перед тем как навсегда уехать из Фюрстенберга, автобус с туристами проезжает улицу, где мы когда-то жили. Вот она — наша Флотская улица. Здесь, бывало, слышалась русская речь, наши окрики и равномерный нудный шумок мотоциклов. Мотоциклы были трофейные. Ребята с чисто детской, мальчишеской жадностью их достойным образом «оттрофеили», каждому — по скромному мотоциклу. Они то и дело драили, заводили, мыли свои драгоценные мотоциклы.
Здесь, на этой улице, мы повторяли давно надоевшие всем морские остроты. Вместо «ферштеен» (немецкого слова) «форштевень» (флотское). Вместо названия морского журнала «Вымпел» — придуманное нами «вымпел и закусил».