Колокола (сборник)
Шрифт:
Начало светлеть небо. Синеву его разорвал ярко-розовый лучик, сгреб ее в свои ликующие дрожащие световые пальцы.
Рассвет! А у меня на руке — кольцо.
Кто-то пришел во двор, открыл кран, полилась вода. Этот кто-то стоял у крана, зевал. А вода все лилась, лилась. Выплеснулась наружу и стала — лужей.
Лужа! А у меня кольцо.
Сверкнула лужа.
По двору прошел человек.
Сегодня мне восемь лет! У меня день рождения. И у меня — кольцо.
Среди солнечной мути оживал город. Внизу сквозь
Помнится, я прижалась к окошку лбом.
Все спали. Я стояла недвижная, широко раскрыв глаза, и смотрела во двор, переполненная русалочьей, что ли, мечтательностью. Короткие мои пальцы легли на стекло окна. На левой руке сверкало колечко.
В апреле мой день рождения. Апрель на юге — месяц цветов, сирени и роз. Весь наш дом переполнен розами и сиренью. И еще я помню — мороженое. И еще — кто-то сыграл на пианино «Молитву девы». И запах цветов — густой и терпкий. Хохот. Печенье в столовой. И мне восемь лет...
Апрель. Германия. Я проснулась и вспомнила... Да, да... В этот день.
Прибежала с нижнего этажа моя подружка, другая переводчица. Женя. Принесла цветы. И отрез.
— Вот пройдоха! Где ты разжилась? (Наверно, ей помогал Пауль.)
Фрау Соббота шила мне первое за время войны гражданское платье. Шерстяное. Узкое. С белым воротничком и клетчатым голубым бантом. Она обещала, что нынче платье будет готово.
А туфли? Как же так, в платье и в сапогах?
Яркий звенящий день. Все вокруг ликовало (мой день рождения!).
Парадное фрау Соббота вспыхивало солнечными треугольниками, ложившимися на ступеньки лестницы.
Я осторожно толкнула дверь. (Ведь она же не закрывала входную дверь.)
— Фрау Соббота!
Молчание.
— Фрау Соббота!
Я тихонько прошла в столовую.
На столе — мое шерстяное платье. А рядом туфли! И вдобавок белье, расшитое розочками. И — цветы.
Стол именинницы. Вот еще отрез из пестрого шелка!
Чего только не доведется пережить военному человеку! Я стояла опустив руки. Мне... восемь лет.
— Спасибо... Не знаю, как вас благодарить!
— Да полно!
— Ведь это праздник. Первый за всю войну.
Мне бы к ней броситься и обнять ее.
Но наша армия шла к Берлину. Я все же была не в силах поцеловать немку.
Повернувшись спиной к окну, стояла она и ласково улыбалась. Лицо ее было бледно (ей тоже в голову не приходило обнять меня и расцеловать).
— Поздравляю вас, фрейлейн лейтенант.
— Спа... спа... спасибо.
Мой день. День цветения. Апрель. День молодости. И солнца на улицах Фюрстенберга. Как забыть? Не хочу забыть.
Вечером я принесла фрау Соббота спирту — мне его помог раздобыть комендант Пауль. В
День рождения так день рождения!
Когда мы уезжали и я пришла попрощаться с ней, за мной шагало шествие: Элли, Кетэ и Женя.
Мы ей несли продукты. Элли — большой мешок с не очень качественной мукой. Тогда все это представляло собой большую ценность. Горел Берлин. Наши солдаты, вынимая из вещмешков колбасу и хлеб, отдавали продукты немецким детям.
Свидетельствую. Я-то свидетель времени. Слышите? Я — эпоха.
Продукты для фрау Соббота достал «благодетель» — комендант Пауль. Среди них было масло, роскошь неслыханная!
Мы шли по улицам Фюрстенберга. Шествие... Все оглядывались на нас.
Мы поднялись по лестнице. Мы толкнули дверь. Вошли. И в полном молчании: Женя — масло на стол, Элли — мешок с мукой, Кетэ — водку (обменный фонд).
Фрау Соббота стояла у входа в комнату. Не сказала ни слова, чуть улыбаясь, глядела на нас. На меня.
Она уже знала: я уезжаю.
— До свидания.
— Желаю вернуться домой... здоровой. К матушке. Выйти замуж. Любить...
...Движение легчайшее. Как рябь на гладкой воде. И... обе остановились.
Не обнялись.
Этого мы еще не могли.
Всего лишь только движение — рывок друг к другу.
И все.
— До свидания.
— Желаю счастья.
21
...Среди прочих наук существует наука — стратегия, я имею в виду стратегию военную.
В этой науке принимаются во внимание численность вооружения, количество людей, которыми в данный момент располагает армия или флот, рельеф местности и многое другое, чего я не знаю и знать никогда не буду не только по той причине, что не проходила этой науки, но и по складу личности, то есть совершенному отсутствию способности к подсчетам. Мне эти способности не требовались ни в мирной жизни, ни на фронтах...
Но, пролистав сегодня у своего рабочего стола книгу жизни, книгу войны, я бережно дотрагиваюсь до ее страниц.
Флот помогал сухопутным частям перебираться через водные переправы; флотилия помогала армии в переправах с великим и даже поражающим искусством и мужеством. Об опасностях говорить не стоит: опасность для моряка была абсолютной нормой.
Мужество воевавших матросов оказывалось иногда сверхъестественным. Известно, что один из них, имени которого я называть не стану, поскольку это не очерк, довел свой глиссер до самого Берлина, раненный сперва в одну руку, потом в другую, а после этого в голову. Вел он глиссер один. Все на транспорте были мертвы. Однако вслед за глиссером волочился плот. На прицепе. На плоту стояли солдаты. Армейцы высадились на берегах Шпрее.