Колосья под серпом твоим
Шрифт:
— Ты все же постарайся, — сказал Раубич.
— Я постараюсь, — пообещала она.
…Выехали в зимнем возке впятером: мать, Франс, Майка, младшая сестра Наталья и Стась, самый маленький из всех.
В окошечки возка были видны ложбины, заснеженные леса, птицы, что прилетают из далекой Лапландии и зимуют у нас, косогоры над белым Днепром и лиловые кустарники на гривах.
Кучер пел что-то грустное и раздольное, покачивая в такт пению головой.
Звонко визжали под полозьями морозные колеи.
Ветер принес далекое волчье вытье и редкий орудийный гул льда, ломающегося на Днепре от мороза.
От неподвижности всем в возке было немножко холодновато.
А потом с гряды заметили далекие огни в снегах. Лошади побежали быстрее. Возок остановился, резко развернувшись, у парадного крыльца.
…Навстречу высыпали люди, быстро несли детей в дом, раздевали их, пахнущих морозом, сажали на длинную горячую лежанку в гардеробной, давали по глотку горячего вина с корицей.
Алесь то пожимал руку Франсу, то наклонялся к Майке, то целовал маленькую Наталку (Майку целовать он стеснялся).
А потом сюда ввалилась целая гурьба приехавших ранее гостей: Мстислав, Ядзенька Клейна, Янка, черный, как сапог, и бесконечно веселый. Объятия, визг, смех.
— Чего-чего, а шуму будет. И не говори, кума, — сказал пан Юрий.
Он был счастлив. На рождество в Загорщину неожиданно приехал старый Вежа.
Вежа встретил детей на верхних ступеньках лестницы. Брал детей на руки, смотрел им в глаза.
— Это чья же такая? Твоя, пани Надежда?
— Моя.
— Красивая какая. А это? Ого, ну, это я сам догадываюсь. Новый приднепровский дворянин, усыновленный Ян Клейна. Смотри ты, какой! Получишь от меня саблю.
— Спасибо вам, — серьезно сказал мурuн. — У Реки много врагов.
Дед неожиданно вздохнул и поцеловал Янку.
— Придет время — я сам найду тебе жену и оружие. Алеся хоть любишь? Будь ему другом. Как нитка за иголкой. Ты, брат, смотри. Тебе еще придется всей жизнью доказывать… что ты — наш.
Легонько сжал в висках голову Мстислава.
— Пустите меня, пожалуйста, — серьезно сказал Мстислав.
— Почему это?
— Мы уже взрослые.
— Правильно, — согласился дед Вежа. — Вы взрослые. Так, значит, ты самый лучший друг моего внука?
…Наконец дошла очередь до Майки. И тут дед изволил присесть на поставленное сыном креслице.
— Раубичева? Ну, дай посмотреть на тебя.
Долго рассматривал пепельные, с золотистым оттенком волосы, сиреневое платьице с короткими рукавами, темно-голубые притворно-наивные глаза.
— Чертик? — спросил он. — Чего тебе не хватает для того, чтоб стать хорошим и добрым, чертик?
Майка улыбалась краешком рта. Ее сердил этот осмотр, она чувствовала в нем что-то неловкое и про себя решила отыграться за него на единственном человеке, которого было почему-то приятно дразнить, — на Алесе.
— Взрослости, — сказал Вежа. — Жизнь тебе позволяла все, капризный чертик. А вот когда она начнет сопротивляться, начнет мять, — тогда ты поймешь и станешь хорошим, чертик с изумительными глазами.
Погладил ее ручку.
— Будь добрым с… людьми, чертик. Так или нет? Будешь?
— Попробую, — сделала она книксен.
Пошла дальше. Старик смотрел на нее и думал:
«Самая подходящая пара будет для Алеся. Честная семья. Одна из немногих настоящих. Однако кто знает, что получится из девочки через семь лет…»
И после разговора с детьми Вежа стал особенно язвительным с гостями, шокировал их всех мужицким языком вперемешку с самым утонченным французским, умышленно нападал на то, что было дорого собеседнику, — словом, расклеился.
На него смотрели с удивлением, поражаясь грубым мужицким фразам, которые он произносил с особенным смаком. Пока что на людях это позволялось лишь Клейне.
Они просто забыли, что Вежа и раньше отличался этим. Забыть было легко — старик не появлялся среди них целых десять лет.
А старый князь — к детям. Сам открыл им дверь в зал, где стояло что-то таинственное, раскинувшее в разные стороны лапы. Сам приказал зажечь свечи, стрелял вместе со всеми из хлопушек, помогал разбирать подарки, первым вел детский хоровод.
Прямо на анфиладе, из комнаты в комнату, двигалась пестрая цепочка, а впереди легко вышагивал седой человек почти саженного роста и напевал:
Антон козу ведет,
Тпру да ну — коза не идет.
В голубой гостиной хоровод налетел на китайскую вазу на подставке. Черепки с синими рыбами разлетелись в стороны.
Дед сокрушенно почесал затылок и вдруг с легкого шага перешел на пляску.
Никто не видел, что Клейна стоит в дверях и наблюдает за пляской. И вдруг все замолчали. А Клейна сказала:
— А вот пани Антонида заметит да ухватом вас, лайдаки. За этим старым дурнем и вы…
Словно здесь была крестьянская изба.
— Это мы празднуем! — крикнул старый Вежа. — Касьян, подбери черепки! Утром раздашь детям по одному в коробочке. Это будет «общество разбитой вазы». Лет через сорок склеите. Друг друга не терять!
Пан Юрий смотрел из двери на пляску вокруг разбитой вазы и хохотал.
— А ну, за мной! — крикнул он и повел детей снова к елке.
Она сияла в полумраке, огромная, вся в таинственных тенях, пахучая. Красным светом горела на ее верхушке Вифлеемская звезда. А в ветвях, словно в зеленой пещере, стояли игрушечные овцы, и волхвы в чудесных одеяниях шли к яслям.
…А потом навестили дворец крестьяне с «козой». С лицами, намазанными сажей, в вывернутых полушубках, в удивительных «турецких» шапках, они принесли с собой мороз, звуки дуды, цимбал и бубна.