Коля-Коля-Николай
Шрифт:
— Вот что Николай, тебе долго в Москве не жить: неделю-две потолкайся, поразмышляй и если надумаешь, бросай все и приезжай к нам в село. Оксана тебя любит, хочешь, забирай и ее. Кто она тебе? Жена! Привози, у нас места хватит. Твой брат Валера, тот был городской. А ты наш сельский! Я, помню тебя еще малышом: тебе нравилось у нас…
7
Одиночество меня не мучило. Я мог подумать о своей жизни. В голове вертелись всевозможные мысли. Они касались прошлого. Не знаю, сколько мне потребовалось времени, но до меня дошло, я понял, что случилось, то случилось. Изменить мне прошлое невозможно, а значит, следует его оставить и не терзать себя.
Для этого я должен был многое сделать. Прежде всего, мне необходимо было хотя бы устроиться на работу. Не воровать же?
Счет времени мной был потерян. Определить сколько дней я пробыл в четырех стенах, взаперти, полностью отключившись от мира, было невозможно. Экран телевизора был темен, радио молчало, телефон я отключил, даже задернул на окнах шторы. От шума и света у меня болела голова. Порой, чтобы затушить боль я поднимался, шел в ванную и обливался холодной водой. Ее прохлада меня несколько успокаивала.
Спасла меня подруга, невеста, жена — Оксана. Она появилась неожиданно. Правда, участковый опередил ее и испортил мне настроение:
— Это ты убил свою мать, — сказал он, глядя мне жестко в глаза. — Ты, сволочь ее убил.
Он вовремя ушел. Еще мгновение и я бы что-то сделал. Мои глаза заставили его буквально выскочить из квартиры. Когда вновь раздался звонок, я весь напружинился и подумал: «Мент проклятый» рвется. Ну, уж теперь ему несдобровать.
В дверях я увидел Оксану. Она еле удержала меня.
— Коля, — услышал я ее крик, — да опомнись же ты. Что, не узнал меня?
Я медленно приходил в себя. Участковый с неделю не приходил, затем снова зачастил. Мне было не по себе. Я когда слышал за дверью его шаги, затаивался и молчал. Он неистово звонил. Порой Оксана не выдерживала и бежала с криком:
— Это кого еще там черт несет? — Она знала кого, но делала вид, что не понимает. Открыв двери, Оксана расплывалась в улыбке и говорила:
— Ой, извините, я и представить не могла, что это снова вы!
— Ваш паспорт, — обращался к ней милиционер и, получив его, крутил в руках:
— Вы, я так думаю, уже собираетесь уходить. Согласно прописке гражданка, — он называл фамилию девушки, — вы проживаете совершенно в другом районе, на другой улице и в другой квартире?
— Да, да, вот сейчас сразу же после вас и уйду.
Оксана напрасно ехидничала с милиционером. Впоследствии ей это обошлось дорого.
Я был плохим братом. Для Валеры я ничего не сделал. Удовольствия для матери и отца от меня также не было. Они не могли мной гордиться. Вот тетя Надя Семеном могла гордиться. Он защитился и стал ученым, работал в институте. Муж из меня, также был никудышный. Для Оксаны я был пустым время провождением. Порой я днями сидел дома, не выходил, порой, случалось, днями болтался по улицам. На работу мне идти расхотелось. Я, нашел деньги, припрятанные матерью на черный день, и теперь их понемногу тратил. Вот, когда закончатся, тогда и буду думать о работе, а пока плевал я на все. От участкового милиционера я спасался в скверике. Он находился недалеко от дома у железной дороги. Все нормальные люди располагались подальше от нее я же наоборот. У железной дороги мне было спокойнее, взяв бутылку водки, четвертинку черного хлеба и грамм двести колбасы я медленно выталкивал из головы дурные мысли, нагружаясь зельем.
Однажды меня даже не спасла водка. Не знаю отчего я не оставил пустую бутылку там, в сквере под скамейкой, а взял с собой. Помню, мне показалось спиртного недостаточно. Конечно, это из-за того, что я встретил Тольяныча — друга своего покойного брата. Он пить не хотел, и как мог, — отказывался, но я настоял и волей-неволей Тольяныч составил мне компанию. Он выпил всего ничего — водка закончилась. Я решил добавить — купить еще одну поллитровку.
Магазин был полон народу. Добраться до продавщицы без очереди было невозможно. Я начал упрашивать людей пустить меня, но разжалобить мне никого не удалось. Очередь не желала пропускать меня вперед. Я принялся скандалить и вдруг с яростью запустил в витрину магазина пустую бутылку. Не знаю, что на меня тогда нашло.
Убежать я не смог, да и не очень стремился, так как на ногах еле стоял. Меня тут же забрала милиция. Мне оформили дело. И посадили за попытку ограбления магазина. Участковый дал на меня такую характеристику, что дальше некуда. Я был хуже убийцы.
Новое место заключения, ни в какое сравнение не шло с колонией. Это была тюрьма, самая настоящая. Срок мне дали приличный. Как я не пытался утаить свое положение от родственников, оно стало им известно. Моя Оксана сразу же разыскала Семена и сообщила ему, о том, что я нахожусь в к. п. з.
Особенно сокрушалась тетя Надя: она, приехав на суд, только и повторяла:
— Коля-Коля, мне нужно было тебя сразу после похорон матери забрать с собой. Как же я не подумала, что такое может случиться!
— Ты, — сказал мне участковый, — уже даже не москвич, вернуться тебе не удастся. Скоро я займусь и твоей подругой. Ей на свободе ходить недолго.
Оксану также посадили, но за хулиганство. Она в зале суда учинила скандал. Полезла меня защищать. Ей дали пятнадцать суток.
Время в тюрьме тянулось медленно. Работа меня выматывала. Отношения между сокамерниками также. Я пытался выглядеть среди них «стариком». Случайно, будто ненароком, я проболтался, что у меня вторая «ходка». Это возымело действие. Я стал почетным. Мне дали кликуху. Товарищи по несчастью меня, отчего то прозвали дядей Колей. Им я пробыл не один год.
Чего я только не делал, чтобы быть на высоте. Выдумка у меня была на первом месте. Ради уважения «братвы» я через надзирателей тратил всю свою наличность, выдаваемую на хозяйственные нужды, для покупки водки. Время от времени я должен был «косить» от работы. Это также поднимало меня в глазах сокамерников. В лазарете я бывал и порой часто. Для этого я глотал столовые приборы. Обычной ложкой делал себе в животе дырки. Ел всякую дрянь, чтобы вызвать температуру и заболеть.
Жизнь в тюрьме была не сладкой. Днем, нагружались ноги, руки, мышцы живота, спины, шеи — словом сплошная физика, а по ночам голова — это была философия. В детстве голова была ясная. Мыслей в ней раз-два и обчелся. Чем старше я становился, тем плотнее заполнялась моя башка. Каждый шаг уже осмысливался. Без мысли никуда. Тошно. Меня порой, как от баланды — рвало мыслями.
О многом я передумал лежа на нарах, особенно когда не спалось. С кем я в уме не разговаривал и с матерью, и с отцом, и с братом Валерой.
Мать и отец часто бывали у меня во снах. Захаживал и Семен. Даже сантехник дядя Миша, Тольяныч.
Однажды мне приснился покойный брат Валера. Такого не случалось. Он, как ушел из жизни, так и пропал. Что-то должно было случиться. И случилось. Оказалось, что мой срок подходит к концу. Как я мог забыть об этом. Порой каждый день фиксировал, мечтал и строил планы. Жизнь на гражданке рисовалась мне во всех красках. Я, отсидев приличный срок, уже не понимал каково быть свободным, правда, хотел, жаждал ее — свободы, и надо же такому вдруг случится — напрочь забыл о том, что срок мой на исходе.