Колыбельная виски
Шрифт:
— Я только сказала, что он милый…
— Вот так все и начинается. Это как с бродячим животным. О, смотри, какой милый. А потом кончаешь тем, что он гадит на ковер, а из задницы свисают черви.
— Фу! — Бросаю на неё взгляд. — Черви? Серьезно, Мэг?
— Ханна, он тусуется с Тревором Дэвисом, и он трахался или, — машет руками, как будто отгоняет ужасный запах, — что-то делал с Бритни Суинсон, когда я его впервые встретила. Примерно через неделю это была Джоди Бэнкс.
— О, значит, у тебя с Тревором был не единственный момент
— Господи, да. Хочешь быть на моем месте? Пьяная, набирающая номер какого-то случайного горячего парня только для того, чтобы получить удовольствие?
— О, думаю, дело не только в этом, Мэг.
— О, даже не начинай. — Она тычет меня пальцем в плечо. — Я не влюблена в Тревора. Он мудак.
— Ладно. — Я замедляю ход, чтобы повернуть к дому, думая о том, как сильно она отрицает это. Я знаю, что это так. Она знает, что это так.
Мэг откидывается на спинку сиденья.
— Я спасаю тебя от душевной боли, возможно, от какой-то неизлечимой болезни.
— Я не говорила, что хочу с ним встречаться. — Я сворачиваю на гравийную дорожку.
— Этот парень не встречается с девушками. Он спит с ними, вернее грязно трахает их.
— Хорошо, я все поняла.
Выключаю двигатель и открываю дверцу. В салоне загорается свет, и Мэг прикрывает глаза рукой.
— Боже, как ярко.
— Ты ведь знаешь, что не поведешь машину, верно?
— Ага. — Она распахивает дверцу и вываливается наружу, икнув, пока я обхожу машину.
— Тебя сейчас стошнит, да?
— Нет, я выпила всего пять рюмок. — Она снова икает.
Я молча киваю. Ее сейчас точно стошнит. Так всегда было, когда она икала.
Обнимаю ее за плечи и помогаю подняться по ступенькам крыльца. Все время, пока мы поднимаемся в мою комнату, Мэг продолжает жаловаться на то, какой плохой Ной и Тревор. Я просто соглашаюсь, и все это время в глубине души я думаю о том, какой красивый голос у Ноя Грейсона, и задаюсь вопросом, пел ли он всем девушкам, с которыми спал.
9
НОЙ
Солнце еще не взошло до конца. Проклятые сверчки все еще стрекочут в поле, и в мире нет достаточно кофе, чтобы не дать мне уснуть после всего лишь двух часов сна. Выходя из машины, надеюсь, что заявление, которое я подал в «Шервин Уильямс», будет удовлетворено, потому что вся эта хрень с ранними подъемами для птиц.
Металлическая дверь в мастерскую Джона распахивается, и он выходит оттуда походкой, немного напоминающей Джона Уэйна. На нем даже ковбойская шляпа, и я ожидаю, что он в любую секунду ее приподнимет.
— Доброе утро, Ной, — говорит он.
— Доброе утро.
Грохот сетчатой двери у входа в дом привлекает внимание Джона, его взгляд несется за мое плечо.
— Ну, разве ты не полон бодрости и жизненных сил? — улыбается
Подросток неохотно плетется мимо нас по траве, проворчав что-то похожее на «привет», прежде чем скрыться в мастерской.
— Он не ранняя пташка.
— Как я его понимаю.
— Вы оба будете благодарны, что мы рано встали в полдень, когда солнце будет жарить так, как дьявол свою жену.
Я выдавливаю из себя улыбку, не зная, смеяться мне или нет. Я никогда не знал, как вести себя с проповедником. Бо выходит из мастерской с портативным триммером для травы на плече и направляется прямо к полю, раскинувшемуся перед их домом.
— Ну ладно, — Джон подтягивает джинсы за пояс, — пора бы уже заняться делами. Я собираюсь расстелить сено на заднем поле. Как насчет того, чтобы покосить траву? — Он указывает на зеленый трактор, припаркованный под одним из дубов.
Жужжание резака сорняков усиливается, заставив замолчать сверчков.
— Хорошо, — говорю я, и, кивнув, Джон ходит.
Косить траву. Все достаточно просто.
Оказывается все не все так просто. Несколько часов спустя солнце и влажность убивают меня. Если вы никогда не имели удовольствия косить траву Алабамы высотой в четыре фута, вы не понимаете безумного количества комаров, которые вылетают, чтобы полакомиться свежей кровью. Пот струится по лбу, вниз по шее и спине. Разворачиваю трактор. По крайней мере, стриженая трава, отлетающая с лезвия, разгоняет рой мошек, жужжащих перед моим лицом.
На небе ни облачка, и солнце обжигает кожу. Добравшись до гравийной дорожки, я глушу мотор, выхватываю из заднего кармана смятую бутылку воды и залпом выпиваю половину. Чертово убийственное лето Алабамы.
— Эй, Ной! — кричит Бо, поднимая резак. — Хочешь поменяться?
Его лицо красное, рубашка насквозь промокла от пота. Я не хочу, но мне жаль его. Он всего лишь тощий ребенок.
— Конечно.
Бо пересекает поле и протягивает мне триммер.
— Спасибо, чувак.
К тому времени, как мы с резаком для сорняков добираемся до старого пастбища, Бо уже возвращается ко мне.
Мои руки становятся красным от чрезмерной дозы солнца. Черт, не хватает только фермерского загара. Бросаю резак на землю и стягиваю с себя пропитанную потом рубашку, заправив ее в джинсы.
Ляп. Ляп. Ляп. Что-то влажное и горячее брызгает мне на грудь. Мне даже не нужно смотреть вниз, чтобы понять, что это было. Всепоглощающая вонь навоза поднимается вверх, заставляя мой желудок сжиматься. Я весь в дерьме... буквально.
— Мне очень жаль, — хохочет Бо. Черт, не могу его винить. — Я не видел этой коровьей лепешки. — Как будто это могло исправить ситуацию. Бо спрыгивает с косилки и махает меня через поле. — Пойдем, полью тебя из шланга.