Колыбельные неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни
Шрифт:
Вид на жительство – это другое, это когда украинцы здесь у нас были. И хохлы у нас сдесь проживали – ребята, которым мы помогали на первое время. Но извините меня: это все бомжи – вот сколько у нас мужчин по России от одной женщины к другой кочуют? Это тоже бомжи. У них нет регистрации в паспорте у многих. Жена родная выгнала, он ушёл к другой женщине, другая не регистрирует. Это все бомжи, но другое дело, если человек действительно без регистрации, но у него есть дом – это не бездомный. Бездомный – это несколько иное понятие.
– А расскажите, я пока не видел женщин здесь. Женщин пускают к вам?
– У нас нет. У нас мужской дом.
– А
– Нет, нет. Только в Костроме и только негосударственное учреждение, там частная ночлежка, в Костроме. Там есть женщины, наших женщин бездомных мы в Кострому отправляем, иногда в Иваново, иногда в Вологду. В Вологде есть, а так мы пожилых женщин в больницу помещаем, там, где необходимо оформить документы и в дом-интернат. Мы стараемся вот как-то через больницы действовать.
– Вы сказали „пожилых женщин“. А тех, что помоложе, туда не принимают?
– А их немного.
– Ну вот я видел сегодня, всё-таки пару я видел. То есть хватает, им что тогда делать?
– Но вы знаете что? Женщина – она пристроится и обустроится. Ей намного проще, чем мужчине, я уверена в этом.
– Вы думаете? Потому что есть всё-таки те, что на улице уже давно живут и уже запах от них идёт… Куда же они пристроятся?
– Ну они к нам приходят, они к нам приходят. Проблема-то в том, вот, я сегодня в „Новостях“ прочитала с утра о том, что здание дезостанции нашей городской арестовано, а потом оно выставится на торги. Это прекрасное здание в центре города – эта дезостанция городская, которая обрабатывала всех бездомных. Это федеральное унитарное предприятие, они могли зарабатывать деньги за счёт нашего учреждения, потому что нам областные субвенции на обработку бездомных выделяются. Мы бездомных не обрабатываем, мы только моем и санитарную обработку только для наших проживающих [делаем]. А вот полная санитарная, против педикулёза и всевозможных других там, головных и чесоток – это только кожный диспансер. И то – они не всех берут, они не всех обрабатывают.
– По какому принципу они берут людей?
– А вы знаете, мне на этот вопрос затруднительно ответить, потому что их принципы я до сих пор, за семь лет понять не могла. Мы направляем, то есть, наш фельдшер осматривает клиентов. И если она убнаруживает у него высыпания на теле – а у нас чётко прописаны в наших нормативных документах чистые кожные покровы – естественно, задаётся вопросом наш фельдшер: чесотка это или какое-то другое кожное заболевание? И мы направляем в кожно-венерологический диспансер клиента.
По нашему направлению он приходит туда и его обязан осмотреть врач-дерматолог. Зачастую у нас кож-вен диспансер, осматривая людей, пишет: „заразных кожных заболеваний не выявлено.“ А откуда тогда у человека высыпания на теле? Почему вы не делаете анализ этих высыпаний? Почему вы не берёте на исследование, как говорится, со скобы кожных покровов? Почему это не делается?
– То есть они даже наличие инфекционных болезней не контролируют? Просто пишут такой документ.
– Просто пишут документ. У меня просто как у руководителя очень часто конфликтные ситуации именно с кож-вен диспансером. Я звоню напрямую главврачу и говорю: вот в очередной раз вы нам отправляете клиента, которого только осмотрели. А хотя они прекрасно знают: по нормативным документам они должны выставить диагноз для клиента, которого мы направили, назначить лечение и повторно, по окончании лечения этого клиента осмотреть.
– Конечно. Это же безответственно, если у него чесотка, он же вернётся обратно и всех заразит.
– Да, да, да. В любой работе, в любой… Вот я не знаю таких организаций, где не присуствует элемент халатности – я не знаю! Я работала в правоохранительных органах. Я даже там знаю, что там халатность присутствует. И я могу об этом говорить и судить почему? Потому что у нас в учреждении я этого не допускаю как руководитель. Я просто не допускаю, потому что это безответственность. Это прежде всего безответственность, а, во-вторых, вот в плане санитарии у нас это чревато серьёзными вспышками заболеваний. Зачем? На свою голову, как говорится, брать такую ответственность? Нет…
Выделяются областные субвенции на учреждение и содержание клиентов. По тем меркам, которые у нас есть – тридцать четыре койко-места, тридцать четыре человека полная наполняемость – достаточно. Но, естественно, должен быть не дом ночного пребывания чисто с мужским отделением. Должен быть комплексный центр… И не только для женщин, а для таких, как Миша – чтобы он целыми днями на улице не сидел. Чтобы у нас было своё отдельно стоящее здание, чтобы у нас был свой двор, чтобы Миша мог ходить в этом дворе и ориентироваться. Чтобы мы не опасались, что он выйдет на проезжую часть и с ним что-то здесь рядышком случится, понимаете?
Это должно быть такое учреждение. У нас просто приспособлено помещение, и оно уже приспособлено много лет. Но для того, чтобы построить для нашего учреждения и соблюсти все санитарные нормы, пожарные нормы, все требования Совбинов и строительные нормы – это должно быть очень дорогосоящее здание. Для нашего бюджета в области это дорого.
– А в идеале, если бы от вас зависело количество койко-мест, сколько бы вы хотели иметь в доме?
– Ну, около семидесяти должно быть, по крайней мере. Потому что у нас сколько мест лишения свободы, здесь зон восемь в Ярославской области… А люди-то освобождаются, куда они пойдут? У нас нет реабилитационного центра отдельно для осуждённых. Это единственное место, куда может прийти человек с зоны. И мы берём, и они у нас есть. Поэтому такая вот ситуация.
В заключение я попросил Ольгу Анатольевну показать мне помещения, где спят бездомные. В комнатах дортуарного типа стояли железные двухъярусные кровати с тумбочкой для личных вещей по бокам. В каждой из комнат также стоял холодильник и книжная полка, а в одной из них у стены также возвышался телевизор и DVD-плейер. В целом же обстановка была чрезвычайно казённой и тоскливой, под стать большинству государственных учреждений. Отдел полиции находился через стену от ночлежки, в прилегающем помещении того же здания, и в случае чего сотрудники могли зайти внутрь со стороны улицы. Осмотрев помещение, я попрощался с начальницей, спустился вниз и вернулся к Мише, чтобы продолжить наш разговор.
Миша
Ну, зовут меня Михаил, фамилия Линский. Род рождения двадцать второго, ноль второго, шестьдесят девятого. Я сам Ярославский, коренной житель города Ярославля, Родился, вырос тут. Детство – хорошо проведённое детство в кругу родных, родителей, близких. И вот так вот жизнь сложилась потихоньку-полегоньку. Ну, юность была беспечная, тоже хорошая, не могу там чего-то плохого сказать. В школу ходил, двойки получал, пятёрки только по физкультуре получал, больше никак.