Колыбельные пьесы для чтения
Шрифт:
– Иди, вон, возле лестницы.
Схватила я сумку.
– Куда ты сумку-то? – спрашивают.
– А-а, вы думаете, я вам свою сумку с деньгами оставлю? – догадалась чего сказать-то!
Побежала на лестницу, потом вниз, скорей, скорей! А они все тоже выбежали на лестницу, стоят, человек семь, и сверху кричат:
– Вернись! Вернись! Потом будешь проситься, не возьмем!
А я им машу рукой-то:
– Потом я, потом…
– Потом не возьмем. Вернись!..
– Я потом, потом…
Выскочила я. Ну, думаю, надо молебен в Лавре заказать. Села на троллейбус, а он до Лавры-то не едет. Доехали до Невского. Хочу пересесть на «семерку». А народу-то много, тьма народу. Я в переднюю дверь, а меня какой-то парень не пускает:
– Куда ты, бабушка, – вон сколько народу!
А парень такой симпатичный и пиджачок на нем коротенький, не пускает и все.
– Пусти! Мне в Лавру надо! Мне сорокоуст заказать!
– Да закрыта Лавра-то!
– А ты кто такой?
– Да я староста там!
– Врешь!
– Да не вру, вот ключи у меня в сумке!
А сумка у него маленькая такая, на животе. Показывает ключи.
– Чего ты так рано закрыл-то? Еще второй час всего!
– Да в монастырь мне надо. Матери молебен заказать. Давай и тебя запишу.
– Я тебе деньги-то вперед не дам. А ну как обманешь!
– Ладно, деньги потом отдашь.
– Отдам-отдам. Как звать-то тебя?
– Записывай: Николаев Петр Николаевич. Спросишь, там знают.
– Найду, милый, дай тебе Бог здоровья.
– И тебе, бабуся, дай Бог.
Приезжаю в Лавру на второй день. Спрашиваю, не знают такого.
– Да вы посмотрите в своей книге, может, там он есть, не может не быть. Он сам мне сказал: Николаев Петр Николаевич.
– Нету, бабушка, у нас такого.
– Ну, что вы не хотите посмотреть. Должен он быть!
– А-а, так тебе, наверно, в академию надо пойти. Он там, наверно, работает.
– Где же эта Академия? Как туда пройти?
– Выйдешь, – отвечают, – пройдешь налево через дворы и потом направо повернешь. Там и Академия.
Прихожу в Академию. Спрашиваю. И там такого не знают!
– Да не может быть! – говорю.
Они же опять:
– Нету! Нет у нас такого!
А рядом мужчина стоял, слушал меня. Я ему рассказала все, как было. Он священником оказался, только без облачения, в простой одежде. Пошел куда-то, приносит икону. Спрашивает:
– Он?!
Смотрю:
– Он! Он, батюшка!
А это, оказалось. Целитель Пантелеймон был!
– Ну, теперь, – говорит батюшка, – ты должна пойти в Лавру и заказать сорокоуст.
Хотел он сказать, что на год должна заказать, да видит, что денег-то у меня столько нет. Заказать на четыре месяца велел.
Вот и отдала я долг Целителю Пантелеймону. А операцию так и не пришлось делать. Уж тридцать шесть лет с тех пор прошло, десятый десяток живу. Слава тебе, Господи! Слава тебе!
Вот так я проверила! Ох, батюшки! Чуть не проехала, дура старая!
Бабуля засуетилась, схватила свою сумку и засеменила к выходу.
Николай: — Смешная … Посмотрел в окно. Ну, бывай. Телефон мой у тебя есть, адрес тоже. Звони, заходи. Да и Новый год, Рождество не за горами. Думай! Может, вспомним годы молодые…
Василий: – Что ж, может, и вспомним. Правда, надо подумать. Валентине привет и скажи, что за мной должок – бутылка шампанского. Карпов ведь тогда проиграл Каспарову… А жаль…
Николай: – Еще как жаль! Каспарову, наверно, ферзём в голову кто-то заехал и он на этом ферзе в политику сполз. Будь здоров!
Двери смыкаются. Трамвай идет дальше.
Разговорчивый подсаживается к Мрачному и продолжает свой рассказ.
Разговорчивый: — Так вот. Из-за неё, этой голой правды, даже автомобиль начинает трястись, или дорога становится горбатой и ребристой.
Привыкли ведь люди ездить на ровных шарикоподшипниках. А тряски и вибрации механизмам и людям противопоказаны.
А тут я усаживаюсь в автомобиль и начинаю работать вибростендом, вызывать непропорциональную душевному спокойствию тряску.
Начну, к примеру, про американцев, так некоторые начинают даже коростой нервной покрываться – так им обидно про американцев такое слышать. Про китайцев заведу – желтизна на лицах возникает аномальная.
Разговорчивый: – (То встаёт, то садится)) Один друг мой, после такой поездки, в баню перестал приглашать. Вернее, перестал обещать пригласить. Пока строил – приглашал. Построил – перестал приглашать.
Вызвал я себя на суд общественности и, как положено было раньше советскому человеку, пропесочил себя по всем статьям давно несуществующей Конституции. Вынес резолюцию о Беловежских во мне соглашениях. Так, мол, и так. Немедленно пересмотреть. Исправить. Войти в границы. Быть достойным.
Так вот. Стал я прислушиваться к происходящим во мне процессам, исходящим из пунктов резолюции.
Патриот во мне стал говорить о том, что документа по Беловежским соглашениям не сохранилось. Говорят, что в библиотеке американского Конгресса, возможно, можно найти, если запросить.
Внутренний либерал стал доказывать необратимость новой моей конституции. Она зависит от возраста, но не зависит от пола, которых теперь обнаружено – представьте! – уже целых пять! А скоро найдётся ещё парочка.