Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
А тем временем мово мужика турнули с ручья на хвосты. Доказывал, что управляющий посулы давал, а бумагу от него не взял. Пешки мы темные, несусветные. При всем народе первого старателя на хвосты, видано ли? И тут он осерчал нелюдской злостью. Ходил, глаз не поднимал. Запил, не сдюжил. Наладил котомки и — с глаз. Думала, свихнется мужик. Сколько он ручьев разворошил, страсть! Умается, придет, не знает, куда руки свои положить. Я насобираю коренья всякие съестные, из ревеня щи варю, подмениваю мучки, ест да нахваливает. Ляжет под звездами и в мечты впадет.
«Слышь, говорит, старуха, принесу
Ой и хорош был мужик — что работник, что плясун, песни петь любил. Бывало, весь стан соберется слушать. Мы смолоду зовемся «старик да старуха». И во всем у нас совет был да согласие. Душой жили. И фарт был. И под сердцем дитя объявилось, да не выжило. А сам прибежит, кисет самородков притащит. Опять о моем мужике заговорили. А он все сторонкой от людей. Да, видать, выследили. Полумертвым в шурфе нашли. С тех пор повредился в уме.
Бабка Ульяна промокнула глаза кончиком платка.
Мне стало не по себе. И мы с Седым вышли на улицу.
…И вот я шел за гробом. Похоронная процессия остановилась в сосновом лесу. А барабан все ухал и ухал. Надрываясь, плакала труба. Я помог Седому опустить гроб с телом папаши. Бабка Уля меня не признала…
На совещание опоздал. Сесть было негде. Притулился к косяку. Извечные споры: отношения заказчика с подрядчиком. О качестве и недоделках. О срыве сроков.
Начальник управления, чисто выбритый, в хорошем костюме, устало сказал:
— Проходите, Дюжев, вот сюда.
Я уже знаю, что этот район испытывает голод в электроснабжении, а также в обеспечении водой промышленных предприятий и рудников. Для выработки тепла здесь ежегодно потребляют восемьсот тысяч кубометров дров, полмиллиона тонн привозного угля и миллион местного.
Цифры, цифры — много это или мало? Поди разберись.
При сегодняшнем состоянии производственной базы вряд ли выжмешь больше того, что делаем. Но начальник управления строительства сетей и подстанций для того и приехал, чтобы выжать. Для того и собрал нас со всех линий.
Совещание затянулось, расходились около полуночи. Я позвонил в гостиницу — свободных коек не оказалось.
— Куда на ночь глядя, давайте тут, — махнул рукой маленький мужичок с черными проницательными глазами. — Я уже здесь вторую ночь. Меня зовут Виктором, — и, как бы прицеливаясь, добавил: — по батюшке Иванович.
Виктор Иванович на правах старожила раздобыл чайник, принес снегу и поставил на печь.
— С жильем, я думаю, уладят, а вообще не обещали, — положил он на стол лимонные вафли.
Когда чайник вскипел, мне налил в крышку от бачка, себе — в крышку от чайника, и мы сели за стол. Попили кипятку. Виктор Иванович помешал черенком от лопаты в печке, постучал по головешкам — они, словно взрывы, отозвались в печи, рассыпались искрами.
— Как синева выдохнется, тогда можно набросить и вьюшку, только бы не прозевать, а то окочуримся.
Мы вымели окурки и сдвинули столы.
— Давайте вместе, по-братски, теплее будет, — предложил Виктор Иванович, — одно пальто под бок, другим укроемся, обувку и шапки под голову.
И тут Виктор Иванович отстегнул обе ноги пониже колен и положил вместо подушки.
— На фронте?
— Нет.
— Давно?
— Как вам сказать, вроде бы и недавно, а кажется — давно.
Виктор Иванович лег на спину, закинул под голову руки. Покосился, как бы прикидывая ширину моих плеч — подвинулся к краешку.
— Тушить?
— Туши.
Я щелкнул выключателем и забрался на стол.
Глаза скоро привыкли к темноте и в простенке я увидел, как замутнели два окна. Примостившись на твердом лежаке, я спросил его — давно ли в этих местах?
— Можно сказать, вырос на руднике, — Виктор Иванович закурил, покашлял в кулак, — километрах в пятистах отсюда, почти на вашем участке, где строите подстанцию. Отец был шахтером — погиб. И погиб как-то несуразно. Есть такое поверье у шахтеров: попал в две аварии — третьей не жди, прихлопнет. Отцу сломало одну ногу, потом другую. Ну, говорит, на этом точка! Поднял кайло, воткнул в грунт, и взрыв. И нет человека. Оказался недочет — невзорвавшийся заряд. Прямо в капсулу и угодил кайлом. Я тогда работал плановиком на руднике. Женат уже был, мать, двое братьев, сестра. Жена училась. Пошел в горноспасатели. С одной стороны, и заработок, с другой — привлекал меня с детства этот горизонт. Возьмите Колю Зубка — есть у нас такой горноспасатель — вся округа его знает. Колдун — не колдун, а начинаешь верить, что человек необыкновенный. Вот и я у него тоже в неоплатном долгу.
Окурок у Виктора Ивановича то светился стоп-сигналом, то совсем затухал и тогда походил на увядший цветок. От мороза потрескивали стены. На улице истошно закричала кошка.
— Замерзнет тварь, жалко, — со вздохом сказал Виктор Иванович и взялся за протезы. Я опередил — надернул валенки и вскочил.
— Накинь пальто, — бросил он мне.
Вышел на крыльцо. Шелковая подкладка сразу накалилась и стала жечь колени. Нашарил под окном кошку, сунул под мышку. Она уже начала деревенеть. В дверях о косяк задел хвостом и тот отпал, глухо стукнув о пол. Положил кошку к печке, сам — на стол. Кошка затихла, а когда стала отходить, заорала душераздирающе.
— Что, будет мучиться?
— Отойдет, замолчит.
Действительно, покричала немного и затихла.
— Ну, и чем все кончилось?
Я почувствовал, что Виктор Иванович улыбнулся.
— А знаете, что такое ГСЧ? — вместо ответа вопрос.
— Какая-нибудь тайная организация?
— Совсем нет. Это горноспасательная часть; темно-зеленое х/б, за спиной ящик с кислородом — готовность номер один. Каждый спасатель со своим инструментом, что ребенок с соской. Сидишь в карауле как взведенная пружина, чуть телефон — сорвал трубку — штрек такой-то, проходка такая-то, печь или горизонт. «По машинам!» — и сам черт тебе не брат. Не успел моргнуть глазом, а ты уже у черта в пекле. И в каких только переделках не бывали! А вот Зубка так я и не достиг, — вздохнул рассказчик. — Поневоле начинаешь думать — не сверхъестественной ли силой человек наделен, честное слово! Сколько людей он спас!