Колымский котлован. Из записок гидростроителя
Шрифт:
Поезд с ходу берет правый уступ, а дальше все замедляет ход, слабеет и останавливается, не дотянув до «гитары». Машины храпят глушителями, шлифуют перевал, но, обессилев, сползают вниз. Под колеса кидают чурбаки — разные «закуски». Резина исходит паром, дымят шины, а «Стратеги» все шлифуют перевал — и так час, другой, третий…
— Не вписывается! — как астматик, кричит Гена.
— Вижу, что не вписывается, не слепой, ты бы попроворнее песку…
— А толку? Отполировали, отшлифовали, заласкали колесами.
Глянцево блестят черные полосы. Смотреться можно.
— Мил человек? —
За нашей «Колымагой» тянется хвост — глазом не окинешь.
— Может, эту силу привлечь?
— Не вместимся мы тут, отец. Тяги у нас своей хватает — спасибо на добром слове.
— Тогда надо бы пропустить транспорт, на што людей томить, пусть бегут пользу приносить государству — я так полагаю.
Что-то в этом человеке неотразимо убедительное, логика железная, что ли? Даю команду отступить — сойти на исходную.
— Подсолим песочком дорожку, иссечем зализы, ну уж тогда не робей, — наставляет мужичок. Он оказался хозяином перевала.
Пока пропускали встречный транспорт, ребята ходили вокруг «Колымаги», обмеряли ее сотый раз. Славка даже сбегал на перевал и вымерял его шагами. Получилось, что поезд не впишется в кривун. Что делать? Все присмирели. Стоят, смолят папиросами.
Василий Андреевич, уточкой приседая, вылезает из под тяжеловеса.
— Все машины надо жестко сцепить, — говорит он. — Мертвой хваткой — друг за друга. Да, да, мертвой хваткой. Вот мы сейчас идем на буксирах, будто за руки взялись. Какой хоровод получился — на версту. А если плечом к плечу? Тут уж если какой из нас подожмет ноги, мы все равно упасть ему не дадим…
Соображаю. Но на всякий случай говорю:
— Рискованно.
— Да, рискованно. Риск — благородное дело, — не сдается Василий, — другого пути не вижу.
— Давай, дед, попробуем, — дело человек говорит, — поддерживают ребята.
— Смотрите, кто раззявит… все будем в пропасти…
— Так уж… да что мы, жить надоело…
Сцепили поезд впритык: тягачи один к другому, палец не просунешь. Славка тут же:
— Надо сигнал дать, дед?
— Это зачем?
— Пусть дорожники поглядят.
— Фантазер ты, Славка, и хвастун.
— А у меня, может, душа переполняется…
— Ох, Славка, Славка, в цирк бы тебе.
— Хорошо бы, — не смущается Славка, — когда был в Москве, ходил. Жаль, что вас не было, одному не интересно радоваться, один я не люблю, вот вы бы, дядя Вася…
Василий привстал на цыпочки, высматривая кого-то. Помахал рукой, прибежал Гена.
— Ты чего шляндраешь зазря, Гена. Дел, что ли, нету.
— Обижаешь, дядя Вася. Посмотри, — Гена показал на курившуюся дымком избушку.
— Загадочная ты личность, Гена, — вставил Славка. Гена засмеялся и побежал, вдоль поезда.
— Баню, что ли, дьявол, топит. Славка, ты готов, поведешь головной. Все готовы?..
— Я, Антон, встану на бровку, ориентируйся по мне.
— Ладно…
В белом безмолвии теперь присыпанная песком и шлаком трасса зловеще змеилась от подножия до самой макушки Тальского перевала. Мы подождали, пока Василий Андреевич поднялся, на второй уступ и сделал отмашку флагом.
И тогда я подал команду. Поезд тяжело вздохнул и на одном дыхании взял с места.
Северный короткий день догорел и потух. Распадки затопил вязкий студеный воздух, и от этого шпили гольцов вытянулись и отодвинулись на самую кромку горизонта, а ближние купола гор угрюмо-пасмурно подвинулись к синим провалам ущелий.
Темные туши машин медленно двигались на перевал. Земля глухо содрогалась, ныли колеса. Славка остывал, ткнувшись лбом в холодное ветровое стекло.
Я пропустил головной тягач и пристроился рядом с «Колымагой» — она дрожала и гудела от напряжения. Несколько десятков колес работали синхронно. Поезд приближался к повороту. Вот и Василий в свете фар крутит над головой руку, будто гайку закручивает, просит газу. Ветерок срывает отработанные газы и косо бурлит вниз. Славка уже втягивается в кривун, и «Стратег» тяжело и часто задышал, и весь поезд загудел натужно. За ним второй тягач втиснулся в «гитару», и поезд стал изгибаться, напрягаясь, как лук.
Василий выбросил левую руку над обрывом, и Славка повел тягач к самой бровке. И вот уже «Стратег» коснулся Василия, и пятки Василия зависли над пропастью, а дуга поезда все еще выгибается, еще сильней натягивается лук поезда.
Теперь Василия видно только мне. «Колымага» закрыла задние машины. Я передаю им команды Пояркова. Василий просит задние машины подтолкнуть как следует. «Стратеги» гребут колесами, резина потеет — от нее струится пар. Поезд в самом изломе «гитары», а у меня только хвост перед глазами.
Сейчас должно что-то произойти: или дуга поезда не выдержит — порвутся сценки, или… Так и есть. Тягач почти завис колесами над обрывом. Перехватывает горло — но тут кричать бесполезно… Рычание моторов, визжание шин, стон заглушают все звуки. Передние «Стратеги» сдергивают его ближе к центру дороги, и поезд чуть выравнивается, дуга ослабевает. На это Василий и рассчитывал. И тут хвост виснет в полколеса. Прошу чуть сбавить газ.
Василий уже на следующем уступе — сигналит передним машинам — подналягте, и они выхватывают хвост… Поезд, лязгая всеми составами, входит в последнюю «гитару», в последний — третий кривун, до предела узкий и коварный. Василий срывается с места и, пригнувшись, словно под пулями, бежит и дирижирует, стоя на самом пупке перевала. Неверный знак команды, зазевался водитель — забросит тяжеловес и подомнет всех. Тут надо четко знать и чувствовать, где добавить газу, кому унять мотор, чтобы лавировать по серпантину.
…Еще сто метров, еще метр, и поезд огибает тумбочку со звездой. Василий опускает руки, выравнивается дыхание дизелей.
— Вот вам и Дунькин пуп, — скалится довольный Славка.
Вдоль трассы вспыхивают сотни огней, это приветствуют тяжеловес встречные машины. Луна окатым валуном лежит на самом острие Яблонева хребта. Мерцают синие звезды.
Василий Андреевич, опустив голову, сидит на обдутом ветром камне и кажется неодушевленным. А я подумал: вот так бы здесь этому человеку памятник поставить. Как-то не принято у нас шоферам ставить памятники при жизни.