Кома
Шрифт:
Второй массаж, потом третий. Как обычно при виде больного Петрова, то есть Дмитрия Ивановича, у Николая возникло чувство не то неудобства, не то раздражения. Странно, учитывая, что при первом знакомстве «шифоньер» ему понравился. В голове будто зудела какая-то мысль, и уже не первый раз. По правому боку больного тянулся длинный белый шрамик, уползающий под резинку трусов. Чуть ближе к позвоночнику, и его можно было бы расценить как след от доступа к почечной ножке – так называемый разрез Израэля. Больше никаких примет на его коже не обнаруживалось, и даже родинок было значительно меньше того, что он привык видеть. Отмассировав больного в полную силу и постепенно успокоившись, Николай забрал деньги, вежливо поблагодарил, и быстро проделал все те уборочные манипуляции, которые должен был делать каждый раз, чтобы оставить за собой чистый кабинет для утренней
В отличие от нескольких предшествовавших дней, сегодняшний был на редкость удачным. Всего-то в сутках 24 часа, а столько всего разного в них помещается, если не сидеть «на попе ровно». Полностью закончив с уборкой, посмотрев на часы, и решив, что больше сегодня делать нечего, Николай тяжело задумался, где бы сегодня переночевать. Злость на то, что какие-то непонятные причины не дают ему нормально жить не была новой. С другой стороны, ему действительно надо было изредка где-то мыться и переодеваться в чистое. Да и просто, хотелось для разнообразия поужинать по-человечески, дома, с родителями. Стоит ли это того? Не получится ли так, как получилось у Вдовых? Ответов на эти вопросы у него не было и быть не могло, и это само по себе было плохо. Предположив, что время ответит на этот вопрос само, и понимая, что очередная ночёвка на отделении ничем ему не поможет, Николай всё-таки решил выйти наружу, – по крайней мере съездить в работающую до восьми Публичную Библиотеку, отксерокопировать, наконец, копию заказанной Амаспюром статьи. Последнее, что он успел сделать на отделении, это зайти к мадам Петровой и ещё одной из своих «непростых» больных, посмотреть на них ещё раз. То, что случилось с Екатериной Егоровной тем вечером, когда он ушёл с отделения слишком торопливо, Николай запомнил на всю жизнь. Он надеялся, что второго урока ему не потребуется.
Удачный день продолжился до такой степени, что в «Публичку» он успел вовремя, и молодая библиотекарь нужного отдела, похожая в своих очках на рыбку гуппи, принесла ему заказанный журнал буквально через 10 минут. Непонятно по какой причине, но соответствующие номеру тома и выпуска числа засели у Николая в голове ещё с того вечера, когда он готовился дома к назначенному себе на следующий день общению с Рэмом Владимировичем. С состоявшимся тогда же рассказом про токсический шок у молодых женщин во время и после месячных. Это позволило ему не тратить время, роясь в картотеке или стоя в очереди к подключенному к Интернету компьютеру. Ну, вот и ещё одним делом меньше. День был действительно здорово наполненным, и его концу усталость прочно засела и в костях, и в мыслях.
Статья оказалась достаточно длинная, на 15 страниц, и её ксерокопирование по расценкам «Публички» обошлось в достаточно заметную для него сумму. После массажей шанс отдать отцу хотя бы часть денег всё ещё имелся, но с этим Николай предпочитал пока не торопиться -кто знает, что с ним может случиться дальше. Крепко подумав ещё раз, он всё же сел на метро и поехал в сторону дома. Случившийся с ним на этой же ветке с неделю назад непонятный приступ клаустрофобии не повторился, и до «Петроградской» он доехал без приключений и даже с относительным комфортом, прижавшись спиной к одной из отграничивающих сиденье от автоматической входной двери металлических дуг. Выйдя наверх, он, неожиданно для самого себя сделал кое-что забавное, – то есть дойдя до ближайшего от метро «карточного» телефона-автомата, позвонил домой, и после обычных приветов, сказал озабоченной маме, что опять очень занят, и ночевать дома не будет и сегодня тоже. После этого он направился именно домой, – пешком, внимательно глядя по сторонам.
Никаких подозрительных людей за ним не следовало, никаких машин не ехало по Каменноостровскому со скоростью пешехода. Это, конечно, ничего не значило: в том, как можно засечь профессионально следящих за кем-то людей Николай ориентировался всего лишь на книги, а это не самое лучшее подспорье. Шагая, он минут пять подкидывал на ладони мелкую монетку, и как раз у пересечения проспекта с набережной реки Карповки, где серела громада недостроенной и законсервированной гостиницы, уронил её на асфальт.
Даже дойдя до дома, он сначала обошёл его с тыльной стороны, догадавшись сперва поглядеть под ведущую во двор арку аж с другой стороны улицы. Окна родительской квартиры на верхнем этаже старого дома светились жёлтым и серым, в гостиной мигал синий отсвет работающего телевизора. Прислонившись к приятно холодной даже сквозь куртку стене, Николай, задрав голову, разглядывал их окна минут пять, пока не увидел мелькнувший в кухне мамин силуэт на фоне тюля: она что-то поставила на подоконник. Ну что, решаться или нет? Поколебавшись ещё с минуту, он всё-таки решился и осторожно пошёл по направлению к своей парадной, внимательно прислушиваясь к окружающим звукам. Сердце бухало и дёргалось, требуя уйти обратно в темноту. В результате то, что Николай, колеблясь, всё-таки не стал поворачивать назад, неожиданно потребовало от него достаточно много усилий. Подъезд закрывался на кодовый замок, но за пять или шесть лет с момента его установки соответствующие коду «рабочие» цифры на кнопках замка стёрлись до такой степени, что не войти в эту дверь теперь мог разве что ребёнок в возрасте лет до шести, причём со склонностью к аутизму.
Поднимался по лестнице он пешком, на каждом пролёте останавливаясь и заглядывая чуть дальше, – не сидит ли кто на подоконнике. Этажу к третьему это живо напомнило Николаю сцену из «Белоснежки и семи гномов», где гномы, трясясь от страха, точно так же поднимались к себе домой. Это его пристыдило, и дальше он поднимался уже почти нормально, пусть и с выражением «Ну, кто первый на меня?» на лице.
На той лестничной площадке, на которой, по словам мамы, несколько дней назад сидел кто-то подозрительный, никого не было. В подоконник было небрежно вмято несколько смятых окурков, вплавившихся в краску, а пол был засыпан пеплом. Это тоже не имело никакого значения – курить здесь мог тот самый парень, которого ловил военкоматовец, если тот был всё-таки настоящим. Задерживаться и приглядываться дольше нескольких секунд Николай не стал – ему не нравилось, что на площадке было светло, а снаружи темно. Если сейчас кто-то смотрит на это окно так же, как он четыре минуты назад смотрел на родительские окна, то его должно быть хорошо видно.
– Кто? – спросила мама из-за двери.
– Я…
Мама открыла сразу, втащила Николая в прихожую и крепко обняла. С удовольствием обняв её в ответ, он выждал несколько секунд, и, освободившись, сразу же начал запирать дверь, гремя замками. Дверь была хорошая, металлическая, поставленная тогда, когда отец начал сравнительно неплохо зарабатывать. По принятой в Петроградском районе системе, она закрывалась и «на крюк» (обычно это делали на ночь), и Николай запер и на него тоже.
– Как ты? – спросила мама, глядя на него с беспокойством.
– Нормально…
Николаю хотелось устало и облегчённо прислониться к стене, но тогда бы мама точно испугалась, поэтому он просто сел на стул и начал стаскивать обувь.
– На коврике! – скомандовала мама, и Николай улыбнулся. Есть вещи, которые никогда не меняются.
– Олег, Коля пришёл!
В прихожую вышел отец, и Николай встал, обнявшись и с ним тоже. Было такое ощущение, будто он вернулся на побывку с войны.
– Мама, есть хочу, помираю… – сказал он извиняющимся тоном. – И мыться тоже…
Он поднял с пола сумку и выложил на батарею пакет с нетронутой ещё бритвой и смятый «второй» халат, который так до сих пор там и лежал. Саму сумку Николай отдал отцу.
– Мы звонили Алексею Степановичу, – сказал отец, приоткрыв на мгновение дверь и кинув сумку куда-то вглубь своей комнаты. – Там второй день никто не берёт трубку, а телефона его сына, как его… Паши, – у нас нет. У них всё в порядке?
– Да как вам сказать…
Николаю очень надоело, что весь сегодняшний день он врёт, – с утра до вечера. Ему хотелось сказать хоть что-то от души. Но, к сожалению, это было или то, что говорить родителям было никак нельзя, или просто мат.