Команда Альфа
Шрифт:
Но первое же посещение города убедило меня в том, что Колумбия ничем не похожа на Сегед. Здесь резко отделены друг от друга кварталы белых и черных, так же, как и сами белые и черные.
В армии мы служили вместе с неграми, более того, негры встречались и среди наших офицеров и сержантов. Но это равноправие или это служебное превосходство с их выходом из стен Форт-Джэксона оставалось в лагере, как сброшенная при выходе с работы спецодежда.
Своих инструкторов мы, как правило, ненавидели. Но был среди них один, которого мы ценили за то, что он обращался с нами по-человечески. Родился он с черной кожей. Вырос в Джорджии и успел получить от жизни немало уроков.
Однажды — спустя некоторое время после нашего прибытия в лагерь — мы встретились с ним в Колумбии.
— Здравствуйте, господин сержант! — крикнули мы ему хором. Нас было человек восемь, все из Восточной Европы.
— Привет, ребята! — Он хотел было быстро пройти мимо, но мы загородили ему дорогу.
— Эту встречу мы должны непременно отметить!
— Вон бар! Пошли выпьем!
— Ур-ра! Вот здорово будет!
Мы окружили его тесным кольцом, чтобы потащить с собой. Это был единственный человек, согревавший нас лаской на чужбине.
Но он уперся. Стоял неподвижно, словно врос в асфальт. Когда он заговорил, голос его был тихий и просящий.
— Прошу вас, ребята, оставьте меня, не подвергайте опасности!
Нам показалось, что мы чего-то недослышали.
— Но почему же?
— А потому, что вы белые, а я… — Его глаза застлали слезы. Он едва удержался, чтобы не заплакать.
— Но вы сержант!
— Все равно. Мы находимся на Юге. В ту минуту как я покидаю лагерь, я просто негр. Паршивый, презренный негр, которого безо всякого можно линчевать только за то, что он осмелился показаться в вашем обществе.
Мы простились с ним. Он пошел своей дорогой, а мы своей. Но нашего хорошего настроения как не бывало, его не вернуло и вино.
Однако подобные, обогащающие наш жизненный опыт случаи представлялись не часто. Все наше время, все силы отнимали тяжелые, более того, мучительные недели муштры: «Напра-ву! Нале-ву! Бе-гом! Полз-ком! Парадным шагом марш!» И все это при тридцати пяти градусах жары по Цельсию, на таких песках, которые не уступали пескам Сахары. Даже без малейшего ветерка песчинки поднимались и летали в раскаленном воздухе, чтобы облеплять нашу залитую потом, соленую кожу. Горячие и колючие, они въедались в поры, а это пытки, пожалуй, изощреннее тех, к которым прибегали в свое время инквизиторы. Защищаться от этих крохотных, но ярых врагов было невозможно. Приходилось привыкать к тому, к чему привыкнуть казалось невозможным!
Единственно, с чем было благополучно, это с продовольствием. Нас кормили вкусно и обильно. Можно сказать, отлично.
В сущности, отличным можно бы назвать и метод обучения, он полностью отвечал поставленной цели: физической и духовной ломке человека.
Продолжительность ежедневных занятий часто составляла все двадцать четыре часа. У нас не было ни дня, ни ночи; мы в страхе закрывали глаза для короткого сна, не зная, в какую минуту нас вспугнут грубыми окриками.
Американской молодежи никто не мешает вести разнузданный образ жизни. Для нее не существует запретов, она может делать все, что ей вздумается, даже совершать преступления! В худшем случае ей приходится нести наказание. Родители воспитывают своих детей так, чтобы с ними было поменьше мороки, и, как ни странно, это именуется у них предоставлением самостоятельности. Ребенок-де должен поскорее усвоить, что жизнь беспощадна, и чем раньше он встанет на собственные ноги, тем лучше для него.
Все упущенное родителями сплошь и рядом приходится наверстывать полиции или, что неминуемо, армии.
В первом случае это будет наказание, во втором — объездка. Да, строптивых молодцов объезжают, как диких жеребцов!
Впрочем, тут есть одно «но». Американским парням побои были не в диковинку. Нам же, выходцам из гуманной Европы, здешние приемы казались варварскими.
Наши инструкторы-сержанты подбирались соответственно с вышесказанным: от них в основном требовались сила, неумолимость, грубость и жестокость.
Обратили ли вы внимание на описанного мною выше вербовщика? Обратили ли вы внимание, как восторгался он Венгрией? Как захлебывался похвалой в наш адрес? Какие, мол, бесподобные мы ребята? Здесь пели совсем иное!
То была песня, заткнувшая за пояс песню пресловутого Французского иностранного легиона.
Как-то мы стояли в строю.
— Вы чего вылезли из шеренги, бегемот несчастный? — накинулся сержант на одного из нас.
Солдат молчал.
— Вы что, оглохли? Я спрашиваю, чего прячете харю?
Тот, к кому это относилось, стиснул зубы и молчал. И я на его месте сделал бы то же: ведь все мы уже научились распознавать провокацию. Во сто раз хуже придется тому, кто ответит!
— Молчите? Скотина! Выйти из строя! — рявкнул сержант.
Приглушенно застучали по бетону резиновые подошвы тяжелых башмаков.
— Опять венгр? Самая недисциплинированная, ничтожная тварь!
Солдат — помню только, что его звали Имре и что он был в числе мятежников, собиравшихся возле универмага «Корвин», — побелел.
— Господин сержант!.. — начал он.
— Цыц! Заткни глотку! — Теперь сержант уже перешел на «ты». — Отец твой и мать твоя были скотами, раз породили такого подонка!
— Господин сержант!.. — Имре сделал шаг вперед.
Сержант окончательно вышел из себя.
— По направлению к пескам шагом марш! — скомандовал он Имре. — Стой! Вырыть окоп для наблюдения за танками!
Мы были в полной походной форме. Приказ этот означал, что Имре должен своей маленькой саперной лопатой вырыть индивидуальный окоп и из этого окопа до заката наблюдать за «противником». Представьте себе, в эту убийственную жару находиться часами в каске под прямыми лучами палящего солнца…
Просто чудом он не сошел с ума!
Когда его вечером вытащили из окопа, он был без сознания. А на другое утро он, встретив своего мучителя, подошел к нему и ударил его по физиономии.
Щека у сержанта оказалась рассеченной до самых губ. Он взвыл, как раненый зверь. В мгновение ока к Имре подскочили дежурные и потащили его в сержантскую комнату. А оттуда он попал в лазарет. Вернулся Имре из лазарета лишь через две недели, тихий, присмиревший. Но в его глазах с тех пор то и дело вспыхивал где-то в глубине злой огонек.