Команда Альфа
Шрифт:
Он получил такой сильный пинок сапогом, что застонал. Потом сжал губы и больше не произнес ни слова. Я видел по его глазам: он жалеет, что вчера только понарошку перерезал глотку их генералу.
«Вражеский» (понимай: военно-полицейский) главный штаб походил на все остальные. Когда мы въезжали на территорию лагеря, то заметили несколько бараков. За ними — небольшой, обнесенный колючей проволокой И сильно освещенный участок, туда нас и загнали.
Там уже было нашего брата человек шестьдесят-семьдесят. Нас встретила мертвая тишина. Мы тотчас же поняли, что разговаривать запрещено. Быстро оглядевшись, я определил обстановку, она была весьма неутешительная. «Пленные» лежали на голой земле под открытым небом, подложив руки под голову, и смотрели на звезды широко открытыми глазами. У некоторых изо рта сочилась кровь. Это, по-видимому, те, что протестовали против бесчеловечного обращения.
Мы тоже легли. О сне не могло быть и речи. Отчасти потому, что мы были сильно взволнованы, а главное потому, что наши мучители позаботились, чтобы мы бодрствовали до утра. Их динамик не умолкал ни на минуту. Он то едва уловимым шепотом, то женскими воплями, издаваемыми, судя по голосу, молодыми, дрожавшими от отчаяния потерять невинность девушками, рисовал в нашем воображении интимные, приправленные смехом сладострастия подробности овеваемых тайной спален. Репертуар безо всякого перехода менялся, и мы могли слышать теперь стоны, крики бьющегося в предсмертном страхе человека, наконец хрипы, уступающие затем место тишине.
У меня спина покрылась мурашками. Да разве только у меня! Трепетал весь лагерь! То ли нервы отказали, то ли от страха? А не все ли равно!
Целый час «наслаждался» я концертом. Потом меня знаком вызвали и повели в один из тех бараков, которые я видел при въезде на территорию лагеря военной полиции. Там ожидали уже несколько моих товарищей по несчастью. Они стояли, прижавшись лбом к стене.
— Разуться! — рявкнул солдат.
Мы, недоумевая, подчинились. Попробовал бы кто-нибудь ослушаться!
Нас загнали на площадку за дощатым забором.
В два ряда, друг против друга, там стояли «эм пи». В руках они держали нагайки.
«Пляска под свист нагаек!» — ужаснулся я.
— Встать в строй! — тут же услыхал я приказ.
У выхода на огороженную территорию стояла вооруженная охрана, по углам площадки, на небольших возвышениях, громоздились пулеметы. Здесь, как видно, не рассуждали.
Включили магнитофон. Заиграл оркестр. Зазвенели балалайки, грянула зажигательная русская плясовая.
При иных обстоятельствах я, наверное, заслушался бы, но теперь я лишь представил себе, как пляшут вприсядку.
Ох, и досталось же нам!
— Развлекайтесь, ребята! — заорал сержант.
«Эм пи» только того и ждали. Щелкнули нагайки. Мы подпрыгнули. Последовал другой удар, затем третий, четвертый… двадцатый… сотый… Полчаса прошло или полтора? К тому времени как каты выбились из сил, наши ноги были сплошь в крови.
— Вот вам для поддержания духа! Чтобы память лучше была! Ежели этого вам будет мало — еще поучат, и не так!
Я надеялся, что нас отведут обратно. Хоть отдохнули бы распухшие, окровавленные ноги.
«Что за зверье!» Я с лютой ненавистью наблюдал за охраной, когда мы проходили между направленными на нас дулами. Никогда бы не подумал, что наши солдаты, пусть военной полиции, осмелятся на такое… Но они осмелились и на многое другое!..
Нас ввели в один из бараков. Вся постройка состояла из единственного огромного зала. Куда ни глянь — везде солдаты военной полиции. О побеге — мысль о нем, что скрывать, не оставляла меня — даже речи не могло быть.
С этой минуты, захлестнутый событиями, я стал, можно считать, неодушевленным предметом. Делал все, что велели делать.
— К столбу повернись! — распорядился хриплый голос.
Я повернулся. «Хуже пляски под свист нагаек все равно уже не будет». Но как я ошибся!
Видеть я ничего не видел. Только чувствовал, что возятся у моих лодыжек. Их стягивали веревками. Передо мной вырос здоровенный молодчик. Он притащил увесистый камень, бросил его на пол и чуть было не попал в мою ступню. Когда камень упал, весь барак дрогнул. И вот этот камень прикрепили к моим запястьям.
Кто-то сзади сильно меня толкнул.
— Как звать тебя?
Я молчал, даже не из-за того, что так надо было, скорее, от злости. Сжав губы, я подчеркнул этим свое презрение.
В ту же секунду пол ушел у меня из-под ног, и я, оттягиваемый камнем, повис головой вниз. Особые страдания причиняла мне глубоко впивавшаяся в запястья веревка.
Подошел худощавый человек в штатском. Он остановился передо мной. Вернее, подо мной, хотя головы наши и находились примерно на одном уровне, только моя, до предела налитая кровью, неестественно свисала вниз.
Штатский засыпал меня вопросами.
Я молчал.
Он держался в рамках приличия, даже вежливо. Только в словах его сквозила злоба.
— Так мы с вами ни до чего не договоримся! Вы принуждаете меня обратиться к людям и просить их научить вас разговаривать!
Так как я и на это не ответил, он кивнул одному из палачей. Тот подошел и сорвал с меня рубаху. Двое его помощников поднесли металлический ящичек величиной с обувную коробку; он, видно, был очень тяжелым, так как несшие его сгибались. Четвертый палач стал натягивать резиновые перчатки.
Что это они, уж не собираются ли вспороть мне живот?
Мои глаза на опрокинутой голове вытаращились.
В демонстрируемых нам фильмах встречались и такие кадры, так что я не удивился бы, если бы они и испытали на мне этот способ.
Да, особой бодростью духа в те минуты я похвастаться не мог.
— Ну как, вам еще не надоело играть в «молчанку»? Нет? В таком случае приступайте, ребята!
Из ящика с двух сторон были выведены два кабеля.
Их пластырем прилепили к моему голому телу. Точнее, к той части его, где предполагается вход в желудок.