Командующий фронтом

Гарин Фабиан Абрамович

— А если целый отряд попадет к ним?

— Вы не дойдете, — уверял его доктор. — С почечной болезнью опасно шутить. — Зная, что ему не переубедить Лазо, он, злясь, буркнул: — Пока! — и на развилке пошел один туда, где его ждали больные партизаны.

За четыре ночевки в Гордеевке Лазо немного отдохнул, но уже после первого десятка верст почувствовал недомогание. Поясница болела так, словно ее переломили надвое, ноги распухли, покрылись волдырями. Соблазн лечь и отдохнуть был настолько велик, что Лазо бросил мешок на землю и уже решил расположиться, но сознание, что отряды могут сбиться

с пути и попасть во вражескую ловушку, заставило пойти дальше. Это был тяжелый, невыносимый путь, и одна физическая сила не спасла бы человека. Нужна была сила воли и сознания, нужна была искренняя вера в то, что делаешь, нужна была неподдельная преданность партии, которой служишь, нужна была беспредельная любовь к народу. «Если я не пойду навстречу отрядам, — говорил он самому себе, — то возненавижу себя потом». И он шел дальше. Царапая до крови руки о колючки, он падал в изнеможении, но поднимался и брел дальше, мучился от жажды, с трудом выплевывая сгустки слюны. Он скитался по тайге, ночевал на деревьях, привязывая себя ремнем к стволу. Он был близок к голодной смерти.

И вдруг до его чуткого уха донесся треск валежника. Он не мог, как Пеко, отличить вороватую походку тигра от осторожного шага таежника-охотника и потому притаился. Прислушавшись к шорохам, Лазо решил, что то крадется не тигр, и смелее выглянул из-за деревьев. Невдалеке мелькнул человечек в поношенном треухе, потом другой, третий. «Это не японцы и не беляки», — обрадовался Лазо и, выйдя из своего укрытия, приблизился к людям, пробиравшимся цепочкой по зарослям. Сомнений не могло быть — это шли партизаны. На рубашках защитного цвета проступали белые пятна от соленого пота. Лазо видел их измученные лица, и на сердце у него щемило, глядя на них, он забыл о своем недомогании, о своей болезни. Он радовался тому, что бойцы спасены.

— Товарищи! — крикнул он и упал, потеряв сознание.

Неожиданный крик всполошил партизан. Они решили, что кто-то из бойцов выбился из сил. К месту, где раздался возглас, обернулось сразу несколько человек. Кто-то подбежал, наклонился, всматриваясь в лицо упавшего человека.

— Стой! — раздалось по цепи. — Главком умирает…

Лазо уложили на шинель. Он лежал с расстегнутым воротом рубахи и смотрел воспаленными глазами на кусок синего неба, нависшего над деревьями. Над Лазо склонился командир отряда Владивостоков.

Когда Лазо пришел в себя, Владивостоков спросил:

— Как чувствуете себя, товарищ главком?

— Лучше, — ответил с трудом Лазо и приподнялся. — В отряде есть больные?

— Двое.

— Их надо направить в лазарет.

— В какой? — удивился Владивостоков.

— В таежный, он тут неподалеку.

Командир отряда слушал командующего и не верил своим ушам. «О каком лазарете говорит Лазо?» — недоумевал он.

— Тогда мы и вас туда отнесем.

— Сам дойду… А ты, Владивостоков, веди отряд на Муравьевку, Чугуевку, Самарку, а дальше на хутор Аркадное. В Иманской долине повстречай Безуглова, узнай у него, связался ли он с подпольной организацией, и дай мне знать.

— Как вы сюда попали? — спросил Владивостоков.

— Шел вам навстречу, чтобы сообщить маршрут.

— Вы ведь могли поручить вашему адъютанту.

— Адъютант и ординарец пропали. Я иду из Гордеевки. Проведал жену и дочку.

— Небось взрослая? — спросил из уважения к командующему Владивостоков.

— Трехмесячная.

Владивостоков понял командующего: в суровом воине жила нежная любовь к своему первому ребенку.

— Ну и как, здорова доченька?

— Да!

— А лазарет далеко?

— За рекой Табхезой, — ответил Лазо и закрыл глаза.

Владивостокову все стало ясно: главком обессилел от недоедания и болезни, заблудился и не мог добраться даже до таежного лазарета, а до Табхезы всего три-четыре версты.

Его бережно подняли и понесли на руках.

Партизаны смастерили для командующего лежак, насушили травы и набили ею большой мешок.

Сенкевич лечил экзему на руках и отеки на ногах Лазо травами. Он давал ему пить ежедневно какую-то настойку, которая успокаивала боль. Командующий хотя медленно, но с каждым днем поправлялся.

Незаметно подкралась осень с холодными ночами.

— Казимир Станиславович, надо построить несколько бараков, — предложил Лазо. — Глубже в тайгу мы не пойдем, а вот ближе к Владивостоку — наверняка. Зимовать все же придется здесь.

— Я сам об этом подумал, но нужны пилы, топоры, нужны строители.

— Напишу об этом Безуглову, Машкову, Глазкову, чтобы прислали.

Через месяц в тайге выросло несколько бараков, тщательно замаскированных срубленными деревьями.

Как-то вечером к Сенкевичу подошел Полтинин и сказал:

— Доктор, из нашего барака ушел Ерема.

— Это какой Ерема? — всполошился Сенкевич. — Не тот ли, что всегда жаловался на шум в голове?

— Тот!

— Куда же он ушел?

— Не знаю, доктор, но сдается мне, что он из тех, что с лица красный, а в середке белый.

Сенкевич, расстроенный, пришел к Лазо, присел на лежак и закрыл лицо руками.

— Устали? — сочувственно спросил командующий.

Сенкевич не ответил, и это озадачило Лазо. «Неужели разуверился во всем? — подумал он. — Или сам, быть может, заболел?»

— Что с вами, Казимир Станиславович?

Сенкевич отнял руки. Глаза его выражали беспокойство.

— Вы скажете наконец? — настойчиво произнес Лазо.

— Я обязан сказать… Исчез один больной.

— Как это исчез? Человек — не иголка.

— Очень просто — вышел из барака и не вернулся.

— Кто он?

— Из отряда Петрова-Тетерина. Тихий, молчаливый, порою жаловался на шум в голове. Я стараюсь припомнить черты его лица и никак не могу. Боюсь, не лазутчик ли он? Звали его Еремой.

Лазо подумал и сказал:

— Надо предупредить дозорных и часовых, чтобы они были начеку днем и ночью.

Спустя неделю после исчезновения Еремы дозорные задержали под вечер неизвестного человека. Задержанный заявил, что он из отряда Глазкова. Оружия при нем не нашли. Его привели к Сенкевичу, и тот проводил неизвестного к Лазо.

Командующий внимательно присмотрелся к неизвестному. Он был густобровый, высокого роста, с грязными, давно не мытыми руками.

— Так ты из отряда Глазкова? — спросил Лазо.