Командующий фронтом

Гарин Фабиан Абрамович

И снова беседа на тему о подготовке шрифта к изданию нелегальной газеты «Коммунист», о бумаге, об «американке», на которой будет печататься газета.

Закончив прием посетителей, Владимир Николаевич попрощался с Анютой и направился на Китайскую улицу к Нине Пригожиной, чтобы переодеться грузчиком и уйти в свою каморку.

В эти дни Лазо записал в свою записную книжечку, которую хранил у Пригожиной:

«Сейчас самое напряженное время подготовки восстания, когда приходится работать круглые сутки, вырывая случайные свободные часы для сна. И все же не чувствуется усталость. Работа захватывает, иногда даже неудобно отдохнуть, когда знаешь, что еще кое-что нужно сделать, к кому-то надо сходить. Товарищи по квартире, у которых мы работаем, удивляются такой работоспособности и не раз говорили

об этом. Они привыкли в определенные часы ложиться и вставать, они привыкли к определенным часам работы, они никогда не испытывали, наверное, того подъема сил, который дает работа, и с этой точкой зрения подходят ко мне. Не раз днем, не раз поздней ночью я садился в стороне, чтобы уйти в себя и обмозговать, осмыслить ход той работы, которая лежала на руках, всевозможные повороты, зигзаги и толчки, которые могут встретиться на пути. Я не знаю, как лучше передать ощущение этих минут. Я бы сказал, где найден закон, который говорит, что человек должен спать восемь часов, который отрицает возможность сделать завтра в два раза больше, чем было сделано вчера. Но есть другой закон, много раз подтвержденный жизнью, о том, что в работе и в борьбе крепнет и растет человек…»

Меркулов передал Лазо письмо. Оно было старательно написано карандашом на плотной бумаге:

«Главкому от командира Сергеевского отряда.

По твоему приказу, Сергей Георгич, мы открыли партизанские действия против врага, о чем и доношу. Подрывники взорвали депо с паровозом, взято в плен 12 казаков (11 пеших и 1 конный) с винтовками, взят обоз Иманской сотни — 6 подвод с лошадьми, убит командир сотни и поселковый атаман. В деревне Матвеевке противник нас обогнал. Здесь у нас была перестрелка около часа. Численность противника была до 300 человек.

Я с партизанами отошел на край деревни и с полудня до вечера был в деревне. Противником деревня была взята, и находился он в ней до середины дня. Здесь я имел с ним перепалку. В Ракитнинской волости несколько раз сталкивался с противником. Сделал засаду с 7 бойцами в деревне Боголюбовке. Нами убито 3 и 8 ранено из казачьей сотни. В числе убитых командир сотни сотник Добровольский. В деревне Орехово я наскочил на засаду противника. Ехавшие в дозоре Полтинин и Ещенко убиты. Белые подпустили их вплотную. Полтинин выхватил наган и сделал два выстрела в офицера. Бандиты дали залп из засады и убили моих бойцов. Своей смертью Ещенко и Полтинин спасли отряд. В тумане, который был в то утро, мы также наскочили бы на них. Вчера я прибыл из Успенки. Занята она была мною, как только вышли японцы. Намерен скоро выйти на дорогу с отрядом Глазкова, с которым уже условился. Сделаем набег. В деревне Степановке мною раскрыто гнездо шпионажа. Шпионы расстреляны. Посылай все имеющиеся у тебя новости.

Теперь хочу добавить от себя, Сергей Георгич. Был тут слушок, что ты дюже больной на ноги и ходишь, как дите. Был бы тут Дарасунский колодец — мигом бы выздоровел. Всем ребятам дал наказ искать тут такую воду, что поднимает человека на ноги. Как найдем — вышлем тебе цельный бачок. Еще хочу доложить, что 22 партизана подали в партию и мы их приняли. Ждем твоего сигнала, чтобы двинуться через Сучан на Владивосток и закончить на окияне наш поход. Сказывают, что от Колчака один кол остался. Вот оно и подходит, наше время.

А еще хочу доложить, что в Хмельницкой я дознался про геройскую смерть Миши Попова. Заехал он с Байбородовым в деревню, а беляки с японцами открыли огонь. Байбородова убили, а Мишу поймали и пытали, как у дьявола в аду. Сказывали местные бабы, что он не убивался, не плакал, не просил пощады, а молчал, будто заковали ему губы. Как вспомню про Мишу, так мороз по коже пробирает. Много горевал ты, Сергей Георгич, когда убили Бориса Павловича, когда закапывали Игнашина. И теперь тебе обратно горевать.

Ежели Олюшка с тобой — поцелуй ее и дите. Остаюсь навеки преданный тебе

Степан Безуглов».

В конце шла приписка:

«Писано в тайге под диктовку командира отряда. Писал Василий Передовщиков».

Что ни ночь, то облава. Тюрьмы переполнены до отказа. Арестовывали по малейшему подозрению.

Лазо оберегал себя, но именно сейчас работа с каждым днем становилась все напряженней. Адвокат Ягодкин ежедневно принимал посетителей, давал им указания, руководил через них тайными солдатскими комитетами в розановских частях, потом он уходил к Нине Пригожиной со связкой книг под видом учителя Козленко, приехавшего из Шкотова, а ночью спал в каморке с паспортом грузчика Анатолия Гурана. Чем труднее было работать, тем больше Лазо проявлял энергии, словно неиссякаемые запасы ее были припрятаны в его организме. Он приобрел еще несколько паспортов и удостоверений, менял комнаты, явки.

В один из вечеров Лазо, придя к Пригожиной, был по-обычному весел. Она теперь не сомневалась, что и фамилия у Толи вымышленная, но ее это не тревожило. Он нравился ей своим заразительным жизнелюбием, преданностью Ольге, о которой вспоминал всякий раз, когда оставался ночевать. И на этот раз он положил на подоконник стопку школьных учебников и тетрадей, перевязанных веревочкой, а под подушку большой револьвер «смит-вессон». У Нины под матрацем лежал в чехле костюм грузчика. Все было заранее обдумано — вещи тщательно разложены.

— Я вчера написал письмо Ольге и пожаловался на вас, — сказал Лазо.

— Что же плохого я вам сделала, Толя?

— Признаться, я жаловался на себя. Уж слишком я в большом долгу перед вами. Сперва мы с Ольгой стесняли вас, теперь я один напрашиваюсь частенько на ночлег. А ведь вам грозит большая опасность.

— Слу-шать не хо-чу, — ответила Нина, делая вид, что затыкает уши.

— А если вас арестуют, будут пытать?

— Умру, но никого не выдам.

Лазо подумал и сказал:

— Хорошо, Ниночка, я поручу вам одно важное дело.

Пригожина насторожилась.

— На днях выйдет газета «Коммунист». Можете ли вы спрятать часть тиража в американском Красном Кресте, а выдавать газету по условному коду? Придет кто-нибудь и скажет: «Можно ли нашей организации получить пятнадцать бинтов?» Вы спросите: «Есть ли у вас бумага и шпагат?» Вам ответят: «Мне дал дядя Толя». И все! После этих фраз вы должны выдать…

— Пятнадцать газет, — догадалась Нина.

— Правильно! Ну как, беретесь за это?

— Безоговорочно.

Неожиданно в дверь сильно постучали.

Лазо быстро разделся, повесил на гвоздь штаны и лег в постель Пригожиной, нащупав под подушкой револьвер. Нина видела, как он прятал револьвер, но не выразила ни удивления, ни испуга.

— Ну, Ниночка, — хладнокровно сказал Лазо, — выдержите испытание?

Она не ответила и пошла открывать дверь. В комнату донеслась брань, по которой Лазо узнал контрразведчиков. «Лучше бы я ночевал в своей каморке», — подумал он.

В комнату ввалились два офицера и солдаты. Офицеры изрядно выпили и с трудом стояли на ногах.

— Кто здесь проживает? — крикнул один из офицеров. Он шатался из стороны в сторону, но старался держаться воинственно.

— Я, служащая американского Красного Креста, вот мое удостоверение, — спокойно ответила Пригожина и решила их припугнуть: — Знает ли американский консул, что вы явились ко мне с обыском?

— Что вы, мадам, — извиняясь, ответил офицер, — мы только хотели узнать, кто здесь живет.

— У меня ночует мой жених.

Лазо лежал в постели и молчал, но в этом молчании таилось огромное волнение за судьбу Пригожиной, которую он подвергал испытанию и опасности.

— Оружие есть? — спросил офицер у Лазо.

Сергей поднялся с постели и, не смущаясь своим видом перед Ниной, подошел к стене, снял с гвоздя штаны и подал их офицеру.

— Пожалуйста, проверьте! — сказал он, сохраняя хладнокровие. — Я сроду не держал оружия в руках.

Офицер засунул руку в карманы брюк, пошарил и бросил их на спинку стула.

— Пардон, мадам, — сказал он, улыбнувшись, и с цинизмом добавил: — Желаю продолжать чудесное времяпрепровождение.

— Мерси, — ответила ему Пригожина в тон.

Утром Лазо надел костюм Анатолия Гурана, попрощался с Ниной и отправился на квартиру Ягодкина. В коридоре у Пригожиной остался куль муки, давно привезенный к ней Меркуловым. Если бы Лазо остановили на улице, то он сказал бы: «Отнес мадам муку, можете справиться».

С моря дул студеный ветер. На рейде застыли на якорях броненосцы и крейсеры, и на них развевались чужеземные флаги.

«Скоро, голубчики, проводим, мы вас без сожаления в далекий рейс», — думал Лазо, шагая вразвалку.

3