Командующий фронтом
Шрифт:
— У Степана Листратовича служил.
— Где же ты пропадал?
— Когда отступали через Мишкино, Степан Листратович просил достать ему кружку молока. Пошел я по хатам, а тут наскочили японцы. Услышал я перестрелку, думаю, пришел мне конец, и попросил хозяйку: «Не дай пропасть, дома остались жена и детишки».
— Откуда ты родом? — прервал его Лазо.
— Из Имана.
— Давно в отряде Глазкова?
— Два года.
Лазо насторожился. Со слов Глазкова он знал, что отряд сформировался только девять месяцев назад.
— Дать тебе провожатого к Степану Листратовичу?
— Дюже ноги болят, товарищ, отдохнуть бы в лазарете денька два.
— Пожалуйста! — И, обратившись к Сенкевичу, приказал: — Накормите товарища, уложите его спать.
— Как тебя звать? — спросил его перед уходом Лазо.
— Лопатин.
— А по имени?
— Тимофей.
— Отдохни, Тимофей Лопатин, хотя бы с недельку, спешить некуда.
Долго не мог уснуть Лазо. Бессонница мучила его каждую ночь, не спасал и бром, который ему давал Сенкевич. А сегодня он отказался принять микстуру — мысли его были заняты пришедшим в лазарет больным. Лазо вызвал к себе дозорных, задержавших партизана, долго расспрашивал их, как вел себя боец, когда его вели в лазарет, но ничего подозрительного в их рассказе не обнаружил.
— Выпейте бром, Сергей Георгиевич. Бросьте думать о задержанном. Завтра снова поговорите с ним.
Сенкевич налил в чашечку микстуру и поднес ее командующему, но тот неожиданно резко отстранил руку врача.
— Вот и пролили, — недовольно произнес Сенкевич.
— Где этот подозрительный больной? — спросил Лазо, спустив ноги с лежака.
— Спит уже.
— Казимир Станиславович, его надо немедленно связать и привести ко мне.
Сенкевич знал Лазо не первый день. Уж если командующий пошел на такую меру, то, очевидно, неспроста. Поставив на самодельный столик, врытый ножками в землю, незакупоренную бутылку с бромом, он бросился из барака за санитарами.
После ухода Сенкевича Лазо вышел следом за ним на улицу и притаился у двери. Ежась на ночном холодке, он еще раз попытался восстановить в своей памяти встречи с высоким незнакомцем. До его слуха донеслись слова: «Давай его сюда, к главкому». Сенкевич и санитары несли задержанного. Лазо, открыв сам дверь, спросил:
— Руки у него связаны?
— Моим ремнем, — ответил Сенкевич.
Связанного внесли и посадили на табурет. При свете каганца глаза его казались похожими на угольки. Он дрожал, пряча голову в плечи.
— Это за что же, товарищ, меня связали?
— За старые встречи, — сурово ответил Лазо.
— Даром губишь партизана. Сам сказал: «Отдохни с недельку», а потом приказал связать. Чего доброго, еще расстреляешь? Ну и расстреливай коммуниста!
Сенкевичу хотелось сказать Лазо, что, быть может, произошла ошибка, но грозный вид командующего смутил его.
— Не стройте из себя казанскую сироту, капитан. В первый раз вы меня встретили на вокзале во Владивостоке, когда я вышел из вагона с генералом Рождественским.
— Ты путаешь меня с кем-то, товарищ главком.
— Капитан, держите себя так, как полагается на допросе, — пригрозил Лазо. — Итак, вы вспомнили нашу первую встречу?
— Ошибаетесь.
— Тогда я напомню вам вторую. Вы преследовали меня от гостиницы «Версаль» до Ботанической улицы и пытались арестовать. Если вы позабыли мой удар в живот, то я могу повторить его.
Арестованный вздрогнул и съежился, словно испугавшись того, что последует удар.
— Казимир Станиславович, — воскликнул Лазо, — разве это не рефлекс? Этот тип прячет живот, он боится удара, ибо испытал его уже один раз. — И снова обратился к арестованному: — Как ваша настоящая фамилия?
— Лопатин.
— Врете! — крикнул Лазо и подошел вплотную к арестованному.
Сенкевич и санитары, связавшие лазутчика, безмолвно стояли. Наконец Сенкевич взволнованно произнес:
— Сергей Георгиевич, я врач, но прежде всего я партизан. Позвольте мне уничтожить этого негодяя.
— Зачем же? — спокойно ответил Лазо. — Мы сохраним ему жизнь, если он нам скажет, где тот Ерема, который навел его на след лазарета.
— Так я и поверю вам, — неожиданно отозвался лазутчик.
— Вы нам вреда еще не успели нанести, а тот, Ерема, змея подколодная. Как видите, капитан, бороться с партизанами очень трудно и опасно. Уж лучше смиритесь и сознайтесь во всем.
Лазутчик молчал, но в этом молчании было признание.
— Уведите его и тщательно обыщите, — приказал Лазо.
Наутро Сенкевич, дождавшись, когда проснулся командующий, поспешно доложил:
— Мы нашли у капитана в кармашке от часов цианистый калий.
— Он выдал Ерему? — перебил Лазо.
— Я уже послал двух человек в деревню, где, по словам капитана, его дожидается Ерема в доме у кулака Богоявленского.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
В ноябре похолодало. С моря дул штормовой ветер, сбивая с ног прохожих. В такие дни тяжело долго оставаться на улице: люди кашляют, задыхаются.
В ресторане «Версаль» полно офицеров.
Их гонит сюда холод на улице, в казармах и домах. В ресторане тепло, по залу плывет сладкий табачный дым; запахи от блюд, которые приносят с кухни официанты, щекочут посетителям ноздри. Сколько еще соблазна в этом потускневшем за год зале. Правда, скатерти теперь не всегда свежи и накрахмалены, на многих несмываемые пятна от вин и соусов. Как хорошо иметь спутника с иностранной валютой! Даже в русском ресторане отказываются принимать колчаковские деньги. Другое дело доллары или иены. Даром, понятно, никто не станет платить, иностранцу нужно оказать услугу, и притом немаловажную: украсть какой-нибудь документ, выведать тайну. А иностранцы, как назло, перестали интересоваться жизнью нелегальных организаций, большевиками, профсоюзами.
В углу за небольшим столиком одиноко сидит капитан Лимонов. «Хорошо бы пропустить несколько рюмок шустовского коньяка, закусить шпротами в прованском масле или, на худой конец, съесть черствый лангет». Лимонов хмурит брови, жадно ловя взгляды посетителей, но напрасно — им никто не интересуется.
Три часа дня. Капитану пора на свидание с полковником Катамуро, но он не спешит. «На кой черт я к нему пойду? — думает он. — Денег полковник не дает, только кормит обещаниями. Не того патрона я себе подыскал. Боже, какая смертельная тоска!»