Комар живет, пока поет
Шрифт:
У приемного покоя я схватил каталку, пустил ее по пандусу.
Взгромоздил на нее отца. Колесики встали поперек. Пришлось нагибаться, поправлять. Въехали. Глаза отца закрыты, распахнут рот.
Кадык его прыгнул: сглотнул. Нагретая солнцем большая комната.
– С чем пожаловали? – бодро встретил нас лысый доктор.
– Вот… отец.
– Да, да… И что вы хотите?
– Но он, по-моему…
Врач потрогал его шею.
– Жив! – сообщил он.
– И… что?
– Все! А что вы хотите? Сколько ему?
– Девяносто четыре.
– Прекрасно!
– Так не хотите… богатыря?
– Не! – весело воскликнул тот. – Вы куда, вообще, направлялись с ним?
– На дачу.
– Прекрасно!
– А больница?
– Скажите, мы раньше с вами не виделись? – вдруг произнес он.
– Да какое это имеет значение?! – вспылил я.
Доктор вздохнул: приятной беседы не получалось.
– Он что принимает у вас?
Я достал из отцовских шаровар упаковку, показал.
– М-м-м. Это, пожалуй, слишком сильно – по половинке лучше.
Веки отца дрогнули. Услышал что-то?
– Богатырь! – снова восхищенно воскликнул доктор.
Это счастье в приемном покое уже начинало меня утомлять. Уборщица, что терла пол мокрой тряпкой, внесла ясность.
– За восемьдесят лет они не берут – запрещают им. Раньше в
Зеленогорске хоть принимали, а теперь закрыли и там.
Богатырей старше восьмидесяти не берут. А хилых – тем более!
– Вот и глазки открыли! – умилился эскулап.
Отец внимательно смотрел на него, словно изучая. Потом, чем-то удовлетворенный, закрыл глаза. Наш хозяин, видимо, перепугался: как бы не навеки закрыл.
– Так что давайте его в машинку вернем, – улыбнулся он виновато.
Все-таки, наверное, такой врач лучше, чем никакой? Слабое утешение.
Главное, что и мне никак не содрать сладкой улыбки. С таким радостным хамством бороться трудней.
– Валерий… – просипел батя.
– Что, отец?
– Едем домой.
И тут еще бузит! В приемном покое!
– На дачу, отец.
– Ну, я вижу, у вас еще есть о чем поспорить, – заспешил доктор.
–
Очень было приятно, поверьте. И запомните: уже можно по половинке! – как большую радость напомнил он.
– Вы гений, – на прощание сказал ему я.
Так. Одно важное дело сделали: с медициной покончили. Отца заносило на поворотах, но, как только что нам было указано, это лишь наши проблемы!
– Стоп.
Я вылез из машины, не разгибаясь, отпахнул низкие ворота, которые тут же завалились набок… ну совсем как батя! Мы въехали, остановились. Вот это тишина!
Впрочем, не все так уж глухо в этом замшелом царстве – “будка
Ахматовой”, в которой нам предстоит жить, как и многим предыдущим жильцам, выделяется среди прочих домов своей свежестью – был ремонт.
В прошлый год совсем уже догнивала будка, разваливалась – и вдруг!
Пошел я в унынии на местное кладбище, пообщаться с друзьями, которые там. Бывало, я с грустью думал, что и сам лягу рядом, но – изменились времена – теперь там кладут людей совсем иного рода, так что для личной грусти нет повода, да и возможности: это раньше
– Пожалуй, надо бы ее починить! – вздохнул Жуков.
И починил! Оказался, замечу вскользь, директором международной геологической фирмы. Прислал осенью лихих плотников – и вот! Как новенькая! Как при Ахматовой была!
Ухватил батю под мышки, вынул, поставил.
– Смотри, отец!
Но он смотреть не пожелал. А точнее – не смог. Сияющий “кумпол” его упал, губы висели… Ладно, после. Сейчас бы до кровати его доволочь!
“Взяли!” – сказал. И Кузе пришлось поучаствовать. Сейчас батю не вниз, а вверх предстоит транспортировать – хоть и невысоко: крыльцо отличное сделали, но – крутое.
Шаркая по слежавшимся иголкам, добрели до перил.
– Пыльца! – сипло отец произнес. Селекционеру везде мерещится пыльца. Но тут, увы, не его поля!
– Точно! Пыльца! – вдруг и Кузя подтвердил. И этот туда же! – С сосен летит! Гляди – ботинки зеленые!
Я глянул вниз. Да. Он прав. Они оба с батей правы! Я не прав!
– Подняли!
Отец как бы отсутствовал, но когда я его спросил, на всякий случай:
“На кровать?” – он, не открывая глаз, просипел: “Нет. За стол”.
Смело! Сгрузили за стол. Стояли, утирая пот. Узлы потом легкими сверточками показались!
Простились с Кузей. Я сел как бы передохнуть. Но тут батя, расшатывая хлипкий стул, грозно раскачиваться начал… Это значило, что он хочет встать как бы самостоятельно, а на самом деле – я должен подойти и поднять его.
Ожил!
– Что, отец?
– Хочу на сосенки мои глянуть! – слегка виновато произнес он.
Помнит… Проклятье! Сосенки эти еще в прошлом году свели всех с ума.
Когда въехали, он часто задирал голову – я думал, что он любуется вековыми красавицами соснами, а он вдруг изрек:
– Засыхает все! Начисто! Скоро здесь будет голо! (С ударением на второе “о”.)
– С чего ты взял? Из-за крон солнца не видно!
Упрямо молчал. Потом произнес вдруг:
– Дай мне кайло.
– Что-о?!
– Кайло! – просипел он, уже закипая.
– Где я возьму тебе кайло? Тут, между прочим, дача, а не каторга!
– Разве? – усмехнулся зловеще.
И прав оказался! Жизнь больше на каторгу стала походить. И даже кайло его реализовалось – нашел где-то на строительстве железяку, похожую на гигантский дверной крючок, стал железякой этой выдирать юные сосенки в лесу, сюда притаскивать и сажать. Для наших ученых нет преград! Только сосенки почему-то хирели, как он их ни поливал.