Комедия убийств. Книга 2
Шрифт:
— Спасибо, Тибо, — поблагодарил брат. — Но надо позаботиться о Единороге, он был добрым коньком, не оставляй его на муки.
Священник похлопал по рукояти кинжала, которым заколол стражника у ворот:
— Не беспокойся.
Хьюго вставил сапог в стремя и с помощью брата (падение не прошло даром) взобрался на спину лошади. В рядах дружины Тафюра произошло замешательство, но, видя, что соратники Хьюго настроены серьезно, их враги не решились напасть.
Речь Тибальда служила единственной цели — избавить младшего брата от угрызений совести. Священник понимал, что в случае, если
— Что ж, один раз ты проиграл, но мы бьемся до смерти, — проговорил Губерт, подъезжая. — Я хочу, чтобы рыжая сучка видела, что, несмотря ни на что, ты умрешь, никто и ничто не поможет тебе.
С этими словами Тафюр выхватил саблю из богато украшенных ножен, и схватка началась. Звенело железо, противники, из которых ни один не уступал другому, высекали снопы искр из своих клинков, но не могли добиться решающего перевеса. От удачного удара Тафюра шлем слетел с головы Хьюго, башлык разорвался, прекрасные белокурые волосы разметались по плечам, но очень скоро они покрылись пылью и грязью, сделались мокрыми от пота.
Оба бойца хрипели от усталости и злости, их налитые кровью глаза пылали безумием. Несколько раз противники разъезжались и, постояв немного, бросались друг на друга с новой силой, но ни одной из сторон не удавалось достигнуть успеха. С началом каждой следующей сшибки Тафюр пытался так управиться со Смарагдином, чтобы дестриер грудью смял лошадь противника, однако Хьюго не позволял врагу исполнить коварное намерение.
Схватка не прекращалась более получаса, оба бойца и их кони получили незначительные ранения, что никоим образом не убавило ни ярости сражавшихся, ни накала поединка. Смертельные враги тупили клинки в тщетной надежде одолеть один другого. Бог еще не решил, кому даровать победу.
Но что это?
Вновь, будучи не в силах сдержать себя, разом вскрикнули зрители.
Да! И сталь уже устала от гнева людского, меч Хьюго не выдержал, утомленный дневной схваткой с турками, он устал мериться силами с клинком Тафюра. В руке рыцаря остался лишь обломок. Монтвилль пригнулся и, сдавливая шенкелями бока лошади, помчался вперед, уходя от удара врага. Рано тот торжествовал победу — ведь Хьюго Хромой, Счастливчик Хьюго еще не бросил в нынешнюю битву главный резерв. Рыцарь схватил висевшую у него на поясе секиру и, взмахнув ею над головой, метнул грозное оружие в Тафюра.
Мало кто из зрителей, даже и Тибальд, хорошо знавший привычки брата, ожидал такого опрометчивого поступка: конечно, сражаться секирой, сидя в седле, не так удобно, как если у тебя в руках меч, — топор — оружие пехотинца да моряка, — однако в случае, если бросок не достиг бы цели, воин делался безоружным. Нужно было очень верить в свою ловкость, чтобы пойти на такое.
Тафюр натянул поводья, Смарагдин вздыбился и заржал. Тот день стал последним, когда люди слышали голос гордого жеребца. Двадцатифунтовая секира Хьюго угодила прямо в голову коню, могучий дестриер сослужил хозяину последнюю службу: славный конь принял удар рыцаря на себя.
Губерт упал на землю раньше, чем рядом тяжело рухнуло бездыханное тело боевого товарища. Хьюго подъехал к поверженному врагу, сделав знак зрителям
— Вставай, наш спор не окончен, — проговорил он хриплым голосом и сплюнул на землю набившуюся в рот пыль.
Пыль, она стояла вокруг столбом, и к ней еще примешивалась гарь: трава продолжала гореть, огонь распространялся, становясь все ближе.
Губерт поднялся, постоял немного, опираясь на саблю, а потом, почувствовав, что обрел, наконец, равновесие, взмахнув над головой оружием, бросился на врага. Хьюго отразил выпад секирой и сам нанес ответный удар, однако противник, хотя и еле держался на ногах, сумел устоять и даже контратаковал.
Выпады сражавшихся становились все менее четкими, оба ослабели донельзя. Теперь, покинув седла, противники разом почувствовали смертельную усталость, и лишь ненависть и злоба помогали им продолжать поединок.
Сил выкрикивать оскорбления друг другу у них не осталось, из перекошенных глоток вырывались лишь хрип да рычание, казалось, воины утратили человеческий облик. Пыль то и дело скрывала их от зрителей, которые уже и не помышляли о том, чтобы поддержать предводителей, суеверный страх все сильнее охватывал как людей Тафюра, так и дружину Счастливчика. Многие спешившись бормотали молитвы. Даже Арлетт охватило какое-то непонятное чувство. Рука воина, державшего уздечку лошади, на которой она сидела, опустилась, наверное, ей не составило бы труда вырвать повод из его пальцев, а потом, бросившись вперед, ускакать от похитителей. Тибальд, брат мужа, и его друг Саксифрагус находились недалеко. Однако Арлетт отчего-то не делала этого.
Она не понимала себя. Мечта сбылась, теперь она родит наследника мужу. Ничего, что он беден, а в родовом замке отца Хьюго и Тибальда угнездился дядя, Роберт, не беда, рядом с князем Боэмундом они добудут и славу, и богатство. Она всегда желала этого, но теперь… теперь ей хотелось лишь одного: чтобы Хьюго не погиб, чтобы он всегда оставался рядом.
Внезапно все вздрогнули, заслышав рык, раздавшийся из тучи пыли.
Звякнув как-то по-особенному, словно прощаясь с хозяином, сабля Тафюра переломилась пополам. Секира Хьюго одолела клинок врага из лучшей в мире дамасской стали, он не выдержал мощи широкого лезвия двустороннего топорища.
Но что это?
Занося на головой любимое оружие, Монтвилль увидел, что рано торжествовать победу: Тафюр исчез, на том месте, где только что стоял человек в доспехах, скаля зубы, переминался с лапы на лапу, готовясь к прыжку, огромный серый хищник.
Волк зарычал.
Странное чувство охватило Счастливчика, время замедлило бег, стало прозрачным, он увидел себя маленьким. Отец и Тибальд в тот день приехали из Руана, куда старший брат отбыл юношей, а вернулся взрослым мужчиной, пройдя обряд посвящения в рыцари. Он был так счастлив, что не замечал ничего вокруг, пируя наравне со взрослыми, а Хьюго…