Комендант брянских лесов
Шрифт:
— Да вы бегите скорее, дядя, а то перехватят путь. Я знаю, они в клещи хотят вас взять.
Он повернулся и помчался от меня прихрамывая.
«Перехватят путь», «взять в клещи», «засада»... И откуда он только успел терминологию военную усвоить?» — удивлялся я, догоняя товарищей.
Достигнув леса, мы на мгновение остановились прислушиваясь. И только тут заметили, что сумерки плотно ложатся на землю. Стрельба прекратилась, все кругом притихло, насторожилось. В сгущающейся темноте постепенно стали расплываться предметы: растаяли кустарники, выровнялась неровная линия холмов. Дома, осокори в Думинине потеряли свои очертания. Небо кругом затянуло тучами, и только на юго-западе ярко выделялся чистый бирюзовый квадрат. Я смотрел на него, как на экран из темного зала, и с радостью заметил, что там уже замерцали звезды. Наконец-то ночь!
— Напоролись бы мы на пулемет, кабы не этот мальчонка, — первым нарушил молчание Дроздов. — Подпустили бы они нас шагов на двадцать и всех покосили.
С этим замечанием мы единодушно согласились и тихо заговорили о нашем маленьком друге. Чей он, этот мальчик, откуда узнал о засаде, как отважился предупредить нас на глазах у полицаев?
Я достал из кармана свой блокнот и в темноте записал имя мальчика, предварительно послюнив химический карандаш, чтобы оно не стерлось со временем.
Отдохнув и переобувшись, мы спокойно двинулись в отряд. Последние километры шли медленно, едва преодолевая усталость. Дроздов всю дорогу был мрачен, лишь иногда повторял в отчаянии: «Эх, Афоня, Афоня». Он сам нес рацию Гусара и ни за что не хотел передать ее кому-нибудь, даже ненадолго. Вероятно, дополнительной тяжестью в пути командир хотел облегчить свое горе.
Заплаткину он сказал всего несколько слов, когда мы уже подходили к лагерю:
— За это расстреливают на месте, — спокойно, но твердо заявил он. — Не годитесь вы больше в разведчики.
Страшные, убийственные слова! После этого мы все шли в тягостном молчании.
Несмотря на то, что было около двух часов ночи, командир отряда Балянов еще не спал, поджидая нас. Узнав о возвращении, он тотчас позвал всех к себе в землянку. Какой теплой, уютной показалась она нам теперь, после всех опасностей.
Балянов поднялся нам навстречу со словами приветствия, но внезапно осекся.
— Убит?—с тревогой спросил он, заметив на плече Дроздова рацию.
Тот молча кивнул.
Командир рассеянно переводил взгляд с одного из нас на другого. В продолжении длительной паузы мы стояли, смущенно потупив глаза. В таких случаях всегда почему-то чувствуешь себя нехорошо, словно ты виноват, что жив остался.
— Расскажите подробнее, — наконец прервал молчание командир и, взглянув на нас, добавил:—Вы садитесь, товарищи, отдыхайте, курите, кто хочет.
Дроздов последовательно начал докладывать о событиях минувшего дня. Командир слушал его внимательно, иногда останавливал вопросами, уточняя что-нибудь. Лицо его, изборожденное морщинами, утомленное, как бы застыло в своей удрученности.
К нашей общей радости, Дроздов умолчал о поступке Заплаткина. Пощадил ли он при этом оплошавшего разведчика или удрученного горем командира, вернее всего — обоих. Такие события мужчины переживают тяжело, а Балянов и без того был подавлен смертью радиста.
Эпизод с мальчиком смягчил выражение его лица. Он с интересом расспрашивал обстоятельства встречи:
— Совсем еще ребенок! На лошади, говоришь, догнал? Положим, деревенским ребятам верховая езда — не в диковинку. А в чем был одет? Как звать мальчика?
Все должен видеть, подметить, запомнить разведчик! Дроздов рассказывал кратко, но вместе с тем очень подробно, как мне показалось. Чувствовался острый глаз разведчика. На вопросы командира отвечал обстоятельно: называл место, время события, высказывал остроумные заключения. И вдруг смущенно замолчал.
В самом деле, как был одет Кеша? Балянов вскинул на него удивленный взор, как бы говоря: можно ли забыть или — хуже того — не заметить столь важных деталей?
И почему его так заинтересовало имя и даже одежда мальчика?
Товарищи, конечно, выручили Дроздова, припомнили все, но этим они только усилили краску стыда на его лице. По правде говоря, облачение Кеши было самым заурядным: старенький нагольный полушубок и серая фуражка с большим масляным пятном на околыше. Фуражку я запомнил потому, что мне пришлось поднимать ее, когда мальчик еще лежал на земле.
Дроздов же в тот момент был поглощен неожиданным сообщением Кеши. Ему, отвечающему за жизнь целой группы, надо было немедленно принимать решение, а не рассматривать, во что одет мальчик.
— Зовут его Кешей, — подал я свой голос.
— Как? Да разве это имя! Уличное прозвище мальчишки, кличка! Фамилию надо было спросить, — с нескрываемым недовольством проговорил командир.
Он достал из кармана трубку, набил ее. Прикурив от зажигалки, командир глубоко затянулся, выпустил густую струю белого дыма.
— В такой обстановке ребенок проявил героизм. К ордену бы его. А вы... Впрочем, идите покушайте да ложитесь-ка отдыхать. Вы очень утомлены. За разведку благодарю вас, товарищи.
Впоследствии мне еще два раза приходилось быть в Думинине. К великому моему огорчению, командир оказался прав насчет имени мальчика. Я спрашивал многих колхозников, но они не знали Кеши. До сих пор не могу найти нашего маленького друга. Если он жив, то, конечно, уже не маленький. Я часто думаю о нем и не теряю надежды, уверен, что мне посчастливится встретить Кешу из брянской деревни Думинино.
На родной земле
(повесть)
1
Ранним летний утром, когда от первых лучей солнца заискрились и заиграли на траве капли росы, в глубокой лесной балке появился человек с котомкой за плечами. Его черная фуражка с лакированным козырьком то появлялась над краем оврага, то снова пропадала.
Вблизи леса балка расширялась, образуя суходол, заросший травой. По всему суходолу весело пестрели яркие головки лютика, белой кашки, одуванчиков. С обеих сторон к балке вплотную подступала зеленая, но уже высокая стена ржи, откуда доносились голоса перекликающихся перепелов. А ближе к лесу над травой лежал туман, и где-то монотонно скрипел коростель.