Комендант брянских лесов
Шрифт:
Разговор сразу прервался. Жадно затягиваясь, Ефим молча дымил цыгаркой, и староста не знал, как продолжить беседу. Собираясь уходить, он сказал ласково, заискивающе:
— Гляди, Ефим, деваться все равно некуда. Что же сказать о тебе коменданту?
— Какому коменданту? — вскинул Ефим удивленные глаза на старосту.
— Известно какому — немецкому. Мой тебе совет: правильно будешь жить — на работу поступишь, корову помогу достать. Без нее в крестьянском деле трудно.
Ефим хотел задать вопрос, где в такое время можно достать корову, но сдержался. После продолжительной паузы он равнодушным тоном ответил:
— Конечно, к месту надо определяться. Только ты не торопи меня, дозволь отдохнуть с дороги.
— Явственное дело, отдохни, — с радостью поддержал Евсей, — ты человек разумный, без дела сам долго не захочешь сидеть. Но поверь совести, времена нынче такие, что другого выхода нет. Надо служить.
— Надо служить... — раздумчиво повторил Ефим, оставшись один.
Когда Вихлянцев отошел от дома, Ефим заметил, что из ворот соседнего дома высунулась лохматая голова. Ефим узнал школьного сторожа, престарелого Степана Фомича. Он то и дело выглядывал из ворот, наблюдая за уходящим старостой.
Ефим обрадовался и тотчас вышел из избы. Приветливо улыбаясь, он направился к соседу. Но, заметив его, Степан Фомич как-то растерянно засуетился, затем нагнулся, словно бы уронил что-то, и, так и не разгибаясь, повернулся к воротам. Войдя во двор, школьный сторож, еще раз выглянув, мгновенно скрылся, резко хлопнув калиткой. Ефим в недоумении остановился и медленно побрел к своему дому. Тяжело было у него на душе.
На другой день Ефим по дороге к колодцу встретил Прасковью Устинову, которая оставила его когда-то на базаре. Ефим решил к ней зайти поговорить.
Прасковья встретила гостя сдержанно. Она молча поклонилась, молча показала на стул, приглашая сесть. Ефим поинтересовался, как живут колхозники, чем кормятся, куда девалась половина жителей Карнауховки. Прасковья отвечала уклончиво: дескать, никуда не хожу, ничего не знаю.
Чтобы вызвать женщину на откровенность, Ефим подробно рассказал ей о жизни в заключении, о том, как добирался домой. Но и это не помогло. Прасковья неопределенно кивала головой и отмалчивалась. Старика озадачило и даже обидело равнодушие Прасковьи. Он умолк. Наступила длительная неловкая пауза.
— Что же ты будешь делать в Карнауховке? — вдруг спросила Прасковья. — С немецким-то паспортом устроишься, не пропадешь, — с плохо скрытым презрением протянула она, не глядя на гостя.
Самый вопрос и оскорбительный тон хозяйки больно кольнули Ефима. Он вдруг вспомнил школьного сторожа, закрывшего перед ним калитку, и с ужасом стал догадываться о причине скрытности односельчан. У Ефима тоскливо сжалось сердце, холодный пот выступил на лбу.
— Да ведь это страшнее всякого суда! — простонал он. — Неужели, Прасковья, так думают обо мне люди?
Рачков безнадежно поник головой, зажав лицо в ладонях. Прасковья равнодушно пожала плечами и вдруг растерялась, увидев, как по тыльной стороне корявой ладони, между выпуклых сухожилий, ползет слеза. Он долго и неподвижно сидел, не открывая лица, точно боясь взглянуть на свет. Затем порывисто поднялся и направился к выходу, горько вымолвив:
— Не обессудь, хозяюшка, непрошеного гостя. Только немецких паспортов у нас нет. Да и не нужны они нам, немецкие-то...
Пристыженная Прасковья остановила старика:
— Подожди, Ефим Акимыч, посиди. Ты, наверно, есть хочешь. Я сейчас соберу.
Она поставила на стол крынку молока, принесла картофельные лепешки. Извинилась, что нет хлеба.
— Три дня назад староста опять делал обыск, забрал последнее. Старосту нашего не видел еще? — снова каким-то необычным тоном спросила Прасковья.
Ефим рассказал о свидании с Вихлянцевым, ничего не утаив.
На другой день Ефим опять зашел к Прасковье. Ночью он слышал артиллерийские выстрелы на окраине деревни. Они раздавались методически, через каждые полчаса, и, как ему показалось, снаряды летели в сторону леса.
— Говорят, что в партизан стреляют, а кто их знает?—ответила Прасковья на вопрос Ефима.
Ефим узнал от нее, что в лесу прячутся партизаны, весной даже они приходили в деревню и убили двух фашистов, но остальные успели скрыться на машинах. После этого их вернулось вдвое больше, в Карнауховке появилась пушка. Фашисты замаскировали ее под ракитой на погосте. Оттуда они и стреляют по лесу в ночное время.
...Когда обо всем этом Ефим рассказал командиру, тот спросил:
— Как же вы узнали, где стоит пушка, да еще определили, что она небольшого калибра?
— Стреляли они. А я в артиллерийском деле разбираюсь. Две кампании по этой должности отбыл, — с достоинством ответил Ефим.
Он рассказал командиру, что был три года наводчиком в империалистическую войну, потом служил в Красной Гвардии артиллеристом и в обоих случаях воевал против пруссаков.
Командир молчал, глядя в землю. Он обдумывал то, что рассказал Ефим. А тот украдкой бросал тревожные взгляды на командира, ожидая, что он скажет, примет или нет.
Поднявшись, командир едва уловимым движением поправил на себе гимнастерку.
— Подождите здесь, — сказал он и пошел прочь, не взглянув на Рачкова.
Ефим удрученно смотрел командиру вслед. Ему показалось, что в тоне этих слов прозвучало решение, не предвещавшее ничего доброго. «И здесь, конечно, не доверяют», — с горечью подумал старик. Как раз в этот момент за спиной его дружеский голос часового произнес:
— Вы, товарищ, располагайтесь пока вон в сторонке, отдохните на траве. Устали, небось, с дороги?
Ефим молча отошел на указанное место. Бесценно хорошее, дружеское слово, когда в нем так нуждаешься! Сбросив котомку, старик неторопливо стал разувать лапти, выстукал из них пыль, как это делают крестьяне, вернувшись с поля.