Комендант брянских лесов
Шрифт:
Путник остановился на опушке, долго смотрел на поля, на деревню, видневшуюся вдали, словно мысленно прощался с ними. Вскоре он скрылся в лесу, оставляя за собой следы, тянувшиеся в глубину балки по росистой траве.
В утреннем безветрии лес не шелохнется, будто дремлет, нежится после крепкого сна. Тишину нарушают лишь птицы. Влажный воздух полон острых запахов разнотравья, хвои и прошлогодних листьев, отдающих грибами.
Брянский лес особенно хорош летом, в полном зеленом уборе. Рядом с березой красивой пирамидой возвышается ель, тут же, на пригорке, по-хозяйски уверенно разместился дуб, под сильными ветвями которого нашли приют рябина и черемуха. Здесь можно встретить клен, ясень,
Без края на сотни верст размахнулись брянские леса.
...Путник долго шел по извилистой тропинке. Он ступал, стараясь не шуметь, осторожно перешагивая через обнаженные корневища, опоясывающие дорогу, как обручи, чутко прислушивался к шорохам леса.
Свернув с дороги, путник присел отдохнуть на спиленное дерево. Достав из котомки хлеб, вареную картошку и пучок зеленого лука, он разложил все на гладком срезе почерневшего пня. Вдруг где-то близко застрекотала сорока. Человек вздрогнул и с тревогой огляделся по сторонам. Что встревожило эту птицу? Вот она уже беспокойно прыгает по вершинам деревьев и назойливо трещит над головой, словно указывая лесным жителям, где притаился пришелец. «Подлая вещунья», — с досадой подумал человек, поспешно укладывая в котомку свой завтрак, чтобы перейти на другое место. Но предательская птица сопровождала его возбужденными криками, на которые отозвалось сразу несколько ворон, тревожно закружившиеся над лесом.
Поняв, что от птиц невозможно укрыться, он выбрал новое место под деревом. Ел неторопливо, когда откусывал черствый хлеб, приставлял к подбородку ладонь, чтобы не ронять крошек. Подкрепившись, скрутил цыгарку и несколько раз сладко затянулся.
В это время на соседнем дереве надсадно и хрипло закричала ворона, при каждом крике распуская крылья, словно боясь от чрезмерного усердия потерять равновесие. Путник еще раз взглянул на птицу и решительно поднялся. Но он не сделал и трех шагов, как увидел перед собой вооруженного человека, внезапно вынырнувшего из густого орешника.
— Куда идешь?
— В лес, — коротко и недружелюбно ответил путник, оправившись от мгновенного испуга.
— Вижу, что в лес, а не на ярмарку. По какому делу?
— Есть, стало быть, дело.
— Оружие есть? Шагай вперед !— повелительно сказал вооруженный, стволом автомата указывая направление.
Путник повиновался. Конвоир долго вел его по бездорожью запутанным путем, то и дело командуя: «влево», «вправо». Конвоируемый хорошо знал лес, но не подал вида. Он узнавал места и даже отдельные деревья. Когда на пути оказался глубокий ров конвоир приказал спуститься вниз. По сырому дну оврага вилась тропа. Едва заметная, она тянулась сквозь густые заросли кустарника, затем круто поворачивала на взгорье. На подъеме из оврага неожиданно вырос человек. Он был одет в штатское. В глаза бросалась только старая военная фуражка с красной лентой на околыше. Часовой быстро вскинул винтовку, сделал шаг назад, но, узнав конвоира, тотчас опустил ее.
— Здравствуй, Егор! Нет ли закурить?
— Передай дежурному, чтобы доложил командиру, — сказал конвоир.
Вскоре подошел командир. Окинув быстрым взглядом фигуру незнакомца и поздоровавшись с разведчиком за руку, он спросил:
— Что за гость?
— В лесу встретился, у Котанова лога, — ответил Егор.
Командир еще
— Откуда прибыли?
— Из деревни Карнауховки, Рачков Ефим, — по-солдатски отрапортовал незнакомец.
Отметив про себя подтянутость гостя, командир спросил:
— А в лес зачем пожаловали?
— К вам, служить хочу в красных партизанах.
— «Служить в партизанах...»— задумчиво повторил командир. — Где же вы раньше были, ведь мы не первый день в лесу живем?
— В тюрьме сидел.
— У немцев?
— Нет, — коротко ответил старик , видя на лице командира недоумение, добавил: — Долгая история...
— Расскажите, что за история.
— Да уж не миновать, хоть и тошно вспоминать.
II
Весной 1940 года колхозный конюх Ефим Рачков поехал в районный город на базар. Он рассчитывал вернуться домой засветло. Сделав покупки, Ефим уложил их на повозку и попросил колхозницу Прасковью Устинову, приехавшую с ним на одной подводе, приглядеть за добром.
— Ты подожди меня, я навещу старого дружка.
У своего приятеля Ефим изрядно выпил и засиделся. А когда пришел на базарную площадь, Прасковьи не застал. Она уехала домой, рассчитывая, что кто-нибудь из попутчиков подвезет старика.
— Не дождалась, взбалмошная бабенка, — сердился захмелевший Ефим, — теперь на поезде придется ехать.
Но и тут ему не повезло. На ближайший поезд он опоздал. На пути стоял длинный состав, груженный лесом. Справившись, куда идет товарняк, Ефим, не раздумывая, забрался на площадку вагона.
— Вот подфартило, — радовался Ефим, по-хозяйски устраиваясь на бревнах и вытаскивая из кармана завернутую бутылку.
Несколько раз старик прикладывался к горлышку посудины и все больше хмелел. Поезд шел лесом. Иногда он вырывался на широкие поляны, где празднично пестрели цветы, затем снова углублялся в темнеющие прогалины соснового бора. Было часов пять вечера, но весеннее солнце стояло еще высоко. Будучи в самом радушном расположении духа, Ефим запел песню как раз в то время, когда поезд замедлял ход перед каким-то полустанком.
Тут он и обнаружил себя. На остановке его стали высаживать. Полный благодушия, Ефим вначале даже не обратил внимания на брань железнодорожников.
— Ежели насчет билета у вас сомнительность, так я сейчас добегу до кассы и куплю.
— Не продадут тебе билета, нельзя посторонним ездить с товарным, не положено, — разъясняли ему.
— А не продадут, значит незачем и ноги ломать. Доедем так, за счет высшего начальства, — сказал Ефим и громко рассмеялся.
Но железнодорожники не хотели шутить. Ефим попытался договориться с ними по-доброму, предложил даже выпить из бутылки, извинился, что нет стаканчика. Железнодорожники отказались.
— Опоздать я могу к должности, чудак-человек, — доказывал Ефим. — Председатель за это не погладит по головке. Он ваших правил не знает, у него свои.
Железнодорожники попытались стащить старика силой, но он решительно воспротивился этому и полез в драку. Как потом было записано в протоколе, «...оскорбил действием при исполнении служебных обязанностей».
Протрезвевший Ефим проснулся в отделении милиции. Тяжелым было его похмелье. Он горько раскаивался в своем поступке. Конечно, его страшило наказание, но сильнее того мучила совесть. «Старый дурак, — ругал он себя мысленно, — как на людей взгляну? Хоть глаза завязывай от стыда!»