Комендант брянских лесов
Шрифт:
Пуля попала Мите в плечо, под правую лопатку, и прошла насквозь, не задев кости.
— Я шел вровень с ним и все следил, — рассказывал Ефим. — Вдруг кто-то вскрикнул. Гляжу, его уже нет. Догадался сразу, подбежал к нему.
— Спасибо, — сказал Егор, не глядя на Ефима.
Постепенно Ефим сдружился с Егором, привык к веселому нраву разведчика. Но перебранки между ними не прекращались.
Старый артиллерист считал, что разведчику не пристало такое легкомыслие. Впрочем, участие Егора в сборе патронов для Ефима и особенно засада на Пролазовском большаке сблизили их, а один случай окончательно заставил артиллериста изменить мнение о разведчике.
Однажды Егор вернулся из разведки с большим опозданием. Его ждали утром, а он пришел уже к вечеру, изнуренный, осунувшийся. Голова его была перевязана рубахой, сквозь которую сочилась кровь. На плече, кроме своего, висел немецкий автомат. Заглянув на несколько минут в штаб отряда, Егор направился прямо на кухню. Через час он появился в шалаше разрумянившийся, с ослепительной повязкой на голове и лоснящимися после сытного обеда щеками. В маленьких хитрых глазах разведчика опять светилось привычное озорство.
— Что же с тобой случилось, расскажи, — поинтересовался Ефим. — Мы тут все беспокоились.
Егор охотно начал рассказывать.
— Перед рассветом возвращался я в отряд мимо Калачевки, — начал он. — От этой деревни до леса всего семь верст. И тут вспомнил, что у калачевского старосты на огороде табак больно хорош. Решил завернуть. Забрался в гряды, рву зеленый лист и складываю в котомку. То-то, думаю, ребята обрадуются самосаду. Увлекся делом и вдруг слышу — задняя калитка во дворе скрипнула. Взглянул, а немец — тут как тут, выходит на огород. По нужде, должно быть. Он тоже заметил меня, метнулся было обратно, но я успел выстрелить. Теперь, думаю, все равно обнаружил себя. Поднялся в деревне переполох, началась стрельба. Перемахнул я через плетень, бросился к лесу. Но фашисты на лошадях перехватили путь. Я повернул вправо, к реке. Там кустарник, болото. По болотам-то они и гонялись за мной почти весь день с собакой, словно зайца травили. Спрячусь в кустах, а она найдет. Правда, я ее потом пристрелил, но и фашисты не хуже овчарки оказались. Их было человек десять. Найдут меня — автомат в ход пускаю, они залягут — я поднимаюсь бежать. Так и забавлялись мы часов до четырех дня. Веришь ли, из сил выбился, закружился. Потом прижали они меня к реке. Ну, думаю, настало время прощаться с белым светом. Лежу, а гитлеровцы уже и не стреляют в меня. Видят, сволочи, что деваться мне некуда, хотят живым взять. Близко подошли. Офицер вышел вперед и лопочет: «Рус бандит, сдавайсь!»
— Это меня-то, Ефим Акимыч, фашист обозвал бандитом! Ну, вскипел я, понятно. «Вот тебе, — крикнул, гад, за оскорбление личности!» Да и разрядил ему в живот короткую очередь. А сам стал уходить вдоль берега. Только вижу, опять подошел к Калачевке. Запутался совсем. А за кустами, слышу, снова кричат, бегут. Шмыгнул я во двор крайней избы. Забрался на сеновал, лежу весь мокрый, грязный и шевельнуться не могу — так устал. Может, думаю, успею отдохнуть до смерти. Не верил, что выкручусь. И вот лежу на спине и вижу под тесовой крышей между досок что-то завернутое в синюю бумагу. Заинтересовало это меня. Достал, развернул бумагу, смотрю — комсомольский билет и еще похвальная грамота ученицы четвертого класса Горюшиной Маши. Обрамленная золотыми колосьями, с большой школьной печатью и подписями учителей, грамота была выдана девочке за отличные успехи и примерное поведение... Разволновался я чего-то, — сам-то ведь еще комсомолец, — и представил себе, сколько радостей принесли в свое время такие документы девочке Маше. И невольно подумал: что сталось с ней сейчас, жива ли?
Егор умолк.
— Ну, а дальше что же было? — нетерпеливо спросил Ефим.
— Злость меня тут взяла, а усталость как рукой сняло. Поднялся я осторожно, вижу — фашисты стоят около ворот и о чем-то спорят. Должно быть, обсуждают, как меня удобнее схватить. Достал я гранату-лимонку, зубами выдернул чеку и метнул им под ноги. Да еще крикнул зачем-то: «Берегись!» Только она разорвалась, я тотчас спрыгнул во двор. Трое лежали не то ранены, не то убиты, остальные бросились под сарай. На ходу, не целясь, я выстрелил по ним, потом схватил подвернувшийся автомат да и рванул к лесу со скоростью, которой позавидовал бы любой чемпион.
— Где же тебя ранило?
— Это потом, когда к лесу подходил. Легко задело, поверх фуражки, — пошутил Егор и, не желая, видимо, продолжать разговор, принялся чистить автомат.
IV
Рачков быстро освоился с партизанской жизнью.
Все бывалому солдату пришлось в отряде по душе: и люди, и жизнь в шалашах среди леса, и командир Остап Гуров, человек еще молодой, но рассудительный, знающий военное дело. Харчи тем более удовлетворяли неприхотливого Ефима. Лишь одна мысль не давала покоя старому солдату. В отряде не было пушки, и артиллерист чувствовал себя как бы не у дел. На карабин, который ему выдали в отряде, Ефим смотрел скептически. Втайне и к людям он относился несколько снисходительно, с превосходством старого артиллериста над «горемыкой» пехотинцем. Правда, из деликатности он скрывал это от партизан, но Егор давно заметил Ефимову слабость.
Раз как-то под вечер Егор сидел в шалаше и протирал автомат. При этом он не столько чистил, сколько щелкал затвором да нахваливал свое оружие, косясь озорным глазом на Ефима. Старый артиллерист молча отворачивался, чаще обычного подкручивал усы, желая показать полное равнодушие. Под конец, не вытерпев, раздраженно заговорил:
— Ну, что ты чирикаешь, словно воробей?
— Эх, Ефим Акимыч, не знаешь ты, что это за штука и какие она чудеса может творить!
— Известно, для тебя и это чудо, — сказал Ефим, с сожалением глядя на коварного собеседника. — Вот ты взглянул бы на пушку, когда она в деле, так это... Да что попусту разговаривать. — Он безнадежно махнул рукой.
В это время к шалашу подошел Гуров.
— Что за спор среди друзей, по какому поводу ссора? — спросил он.
— Не ссора, товарищ командир, — ответил Ефим, вылезая из шалаша. — Об оружии толкуем. Вот у нас в отряде винтовок достаточно, есть автоматы и даже пулеметы. А только все это без пушки — сущие пустяки.
— Почему же пустяки? — удивился командир. — А ты спроси-ка своего друга, сколько он фашистов перебил без пушки.
— Известно, огнестрельное оружие... Но в большом деле без пушки нам никак невозможно, — убежденно проговорил Ефим.
— Спору нет, пушка не помешала бы, только где нам с тобой взять-то ее?
— Ха, где взять?—оживился старый солдат. — Был бы артиллерист, а пушка всегда найдется! Я давно хотел поговорить с вами, товарищ командир, да не доводилось быть наедине. В Карнауховке, к примеру, шестьдесят или семьдесят будет этих паршивцев — не более. У них и не бог весть какая артиллерия, да все с винтовкой ее не сравнишь. Тут вот как надо бы обстряпать дело...
Командир сел у шалаша на скамейку и пригласил Ефима. Тот достал кисет и начал тщательно скручивать цыгарку, давая понять, что разговор предстоит важный и длинный. Старый артиллерист долго и обстоятельно излагал свой план. Командир внимательно выслушал его, потом сказал:
— Хорошо, Ефим Акимович, обдумаем, потом решим.
В эту ночь Ефим долго не мог заснуть: возился на сене, служившем ему постелью, несколько раз вставал курить и ворчал, ругая комаров, словно они были виноваты в его бессоннице. Только под утро он крепко заснул.
После завтрака командир отряда вызвал Ефима к себе. Неизвестно, о чем они говорили в штабе, но оттуда артиллерист вышел довольный, с важностью покручивая усы. Вскоре отряду стало известно, что предстоит боевая операция. Какая именно, никто не знал, да и не пытался узнать. Так заведено было здесь: задача ставилась перед самым выступлением.