Комендант брянских лесов
Шрифт:
Невдалеке от костра сидел Егор, необычно молчаливый. Бросив в огонь окурок, разведчик тихо, как бы про себя, запел:
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел...
Из шалашей выходили на песню бойцы, осторожно, чтобы не помешать, приближались к костру, откашливались в кулак, подлаживались к мелодии.
Сначала тихо, вполголоса, словно каждый вел с другом только им понятный, задушевный разговор, несмело звучала песня. Потом все вольнее и шире разливалась мелодия и где-то терялась в лесных далях. Закончив куплет, певцы каждый раз прислушивались к удалявшимся отзвукам, затем снова неторопливо продолжали:
С рассветом глас раздастся мой.
На славу иль на смерть зовущий...
Пели истово, от всей души, как могут петь только русские люди в суровый час больших испытаний. Куликов сидел у костра среди бойцов, тихо подпевал и удивлялся воздействию песни на этих суровых, внешне огрубевших людей.
Лица у всех серьезные, одухотворенные. Увлеченный пением Егор устремил невидящие глаза куда-то поверх деревьев, и на его лице отразилась глубокая грусть.
Отрядный кашевар Петровна перестала хлопотать у костра и, скрестив на груди пухлые, красные от жара руки, стояла погруженная в свою думу. И Ефим, в стороне хлопотавший у пушки, присел на пень и густой октавой гудел себе под нос. «Как поют, — думал он, — ну словно присягу принимают. Сейчас видно, что совесть-то у каждого чиста».
«Ведь они, пожалуй, не все еще знают, что я пришел к ним из тюрьмы, осужденный советской властью», — удрученно размышлял Ефим, старательно подтягивая хору.
Эти тяжелые думы часто посещали его, особенно в часы отдыха. В минуты таких раздумий старый солдат испытывал неодолимое желание очистить душу, рассказать всему отряду, как случилось с ним несчастье. Может, поняли бы они....
— М-да... — в мечтательном раздумье сказал Егор, когда смолкла песня. — А что, скажите, товарищ комиссар, американцы с англичанами откроют нынче второй фронт? Ведь теперь бы им в самый раз. Гитлер все силы бросил на Россию.
Все с любопытством посмотрели на комиссара, ожидая, что он ответит. Вопрос этот неизменно волновал людей. Находясь в глубоком тылу врага, партизаны страстно желали соединиться с частями наступающей, Красной Армии. Каждый по-своему рисовал себе счастливую минуту встречи. Они внимательно следили за событиями, с благоговением слушали краткие сообщения радиста, который по утрам принимал последние известия. Газеты, листовки, сводки Советского информбюро, приходившие с большим опозданием, читались с огромным интересом.
— Обещают союзнички активизироваться, — неопределенно ответил комиссар на вопрос Егора.
Его ответ не только не удовлетворил, но скорее огорчил каждого.
— А что им жалко крови советских людей? — мрачно заговорил Дорогавцев. — Он, хоть тот же Черчилль, сидит, наверное, теперь в бомбоубежище да руки потирает.
— А фашисты прут, все новые эшелоны с войсками подбрасывают, — вставил кто-то, — наступают. Сталинград окружили...
— Захлебнутся! — с сердцем произнес Дорогавцев.
— Да мы им здесь свой второй фронт устроим. Наша задача... — заговорил один из партизан и запнулся. Он, видимо, затруднялся определить задачу.
— Задача простая, — поддержал Егор: — Где бы ты его, фашиста, ни встретил — уничтожай, как саранчу. Увидел на дороге — бей, заметил в окне хаты — бей, мелькнула его рожа в вагоне — опять же не зевай, лови на мушку.
— Вот это и есть реальная, настоящая помощь Красной Армии, — сказал комиссар, с улыбкой глядя на Егора. — Пусть советская земля горит под ногами захватчиков!
Несколько дней подряд Ефим не отходил от пушки. Он разбирал ее, прочищал, проверял исправность. Командир назначил в помощь Ефиму бывшего красноармейца Костю Гравина. Старый солдат начал было обучать «второго нумера», как он звал помощника, артиллерийскому делу. Но тот знал пушку превосходно. Он, оказывается, служил в артиллерии. Хуже было с ездовым. Бывший колхозный счетовод из Севского района Песков, флегматичный малый, вызывал опасения у старого артиллериста.
— Подведет меня этот растяпа в горячий момент! — сокрушался старик.
После того как пушка была приведена в полный порядок, старик попросил у комиссара разрешения проверить ее действие. Для этого нужно было выехать на гари, широкую поляну, образовавшуюся когда-то от лесного пожара и теперь заросшую малинником и кипреем.
Вместе с Ефимом на «полигон» отправилась группа партизан с комиссаром. Чтобы не вызвать ложной тревоги, соседние отряды были предупреждены о стрельбе заранее.
Приехав на поляну, Ефим словно преобразился.
— Пошевеливайся, что поводья распустил? У тебя лошади спят на ходу! — строго покрикивал он на ездового.
Ефим приказал снять пушку с передков, отвести лошадей в сторону. Потом начал медленно наводить орудие.
— Перекреститься не забудь, Ефим Акимыч! — крикнул ему Егор.
Недружелюбно взглянув на разведчика, не вовремя принявшегося шутить, артиллерист мрачно посоветовал:
— Ты, Егор, рот пошире открой или уши заткни — не ровен час, оглушит.
Партизаны громко засмеялись.
Еще раз взглянув на прицел, артиллерист дернул за спуск. Изрыгнув пламя, пушка рванулась вперед и, словно кем-то удерживаемая, мгновенно попятилась. Просвистел снаряд в воздухе, покатился гул, точно где-то поблизости начали валить лес. Ефим выпустил еще один снаряд и, проследив за его разрывом, обратился к Егору, указывая вперед:
— Видишь то дерево? Сколько, по-твоему, до него будет метров?
Опытным глазом разведчика определив расстояние до сухого, одиноко стоявшего дерева, Егор сказал:
— Около пятисот.
— Пожалуй, — молвил Ефим и неторопливо стал наводить пушку. Раздался выстрел. Разорвавшийся снаряд взметнул впереди столб земли и пыли. Одинокое дерево исчезло. Ошеломленные партизаны молчали, не веря своим глазам. Ефим, словно не замечая эффекта, равнодушно приказал ездовому подавать лошадей.
— Вот это да-а, чистая работа! — восхищенно проговорил Егор.