Комендант брянских лесов
Шрифт:
Близилась полночь, и расстояние между Ефимом и фашистами у пушки все сокращалось. Деревня словно вымерла. Даже собаки молчали.
Ефим лежа в траве, и горькие думы мучили его. Вот пропел петух, где-то в другом конце ему еле слышно откликнулся еще один. И снова тихо. «Всю птицу, должно, пожрали», — думал Ефим, вспоминая, какой гомон, бывало, поднимали в полночь петухи, когда до войны ходил он на колхозную конюшню, чтобы проверить, у всех ли лошадей есть корм.
Внезапно одна за другой взвились три трассирующие пули, прочертив в темноте ярко-зеленую
У пушки засуетились, заговорили возбужденно. И хотя Ефим не понимал слов, но по тону угадывал, что фашисты перепуганы. Они торопливо подвели запряженных лошадей, поставили пушку на передки. Вот солдаты вспрыгнули на лафет, ездовой сел верхом и ударил по лошадям. Ефим выстрелил, громко, торжествующе крикнув:
— Держись, каналья!..
Он закончил фразу крепким непечатным словом.
Испуганные лошади бешено рванули.
Ездовой, как мешок, плюхнулся им под ноги. Ефим задрожал — пушка уходила из рук. Старый артиллерист прицелился и выстрелил в лопатку одной из лошадей. Она с ходу взвилась на дыбы и со стоном рухнула наземь.
Фашистов словно ветром сдуло. Ефим зарядил карабин новой обоймой и бросился к пушке. Перепуганный конь, нервно перебирая ногами, фыркал, порываясь вперед. Но его удерживала раненая лошадь. Чуя приближение смерти, она тонко, тоскливо ржала и все била задними ногами о колеса, пытаясь встать. Чтобы избавить животное от мучений, Ефим в упор выстрелил ей в лоб. Вздрогнув, лошадь вытянулась и утихла.
Уже светало. Улицы Карнауховки по-прежнему были пустынны. Жители попрятались в погреба, сараи. А на окраине шел бой. Засевшие в избах и в здании колхозного правления окруженные фашисты не хотели сдаваться. Они яростно отстреливались в окна из пулеметов, прячась за простенками. Две первые избы партизаны буквально изрешетили, но только с помощью противотанковых гранат истребили оккупантов. В одном из домов вместе с солдатами укрылся комендант и два младших офицера. Стены этого дома оказались толстыми — не всякая пуля пройдет сквозь смолистые сосновые бревна.
Командир отделения Марулев решил гранатами подавить вражеский пулемет. Вместе с двумя бойцами он подполз совсем близко и бросил в окно две гранаты. Одна из них ударилась в крестовину рамы, вторая разорвалась в помещении. Немцы перестали стрелять. Партизаны бросились к дому, но в это время из окна раздался сухой треск пулеметной очереди, будто кто-то рвал большой холст, и три бойца упали мертвыми.
— Эх, поторопились, — простонал командир отряда Гуров, наблюдавший из-за укрытия. Он вызвал подрывника Леонова.
— Ни один фашист не должен уйти живым из этого дома! Действуйте осторожно, если не удастся подорвать — зажигайте.
— Будет сделано, — коротко ответил Леонов, взяв под козырек.
Он захватил с собой тол, несколько гранат и с огорода пробрался во двор, а потом на чердак дома. Там подрывник уложил заряд около перекладины, подпалил бикфордов шнур, соединенный с толом, и вернулся
Командир приказал не прекращать огня по фашистам, чтобы те не догадались о готовившемся. Он внимательно следил за домом. Грохнул взрыв. Тесовую крышу как ветром снесло, рухнул потолок. Подбежавший в это время Леонов хотел доложить о выполнении задания, но командир обнял бойца, проговорив:
— Спасибо, Вася!
Теперь оставался только один дом, где гитлеровцы еще сопротивлялись.
Чтобы избежать потерь, командир с комиссаром приняли решение поджечь здание. Внезапно из кустов вынырнула лошадиная морда. Впереди, поддерживая рукой дышло, важно выступал Ефим, ведя на поводу лошадь. Остановившись, старый артиллерист взял под козырек и отрапортовал:
— Мною захвачена вражеская пушка, пять ящиков снарядов, одна лошадь. Пленных нет.
— Молодец, Ефим Акимыч! — похвалил солдата комиссар Куликов.
Ефим благодарно кивнул комиссару и опять обратился к Гурову.
— Дозвольте, товарищ командир, прямой наводкой подавить огонь противника.
— В самом деле, Ефим Акимыч, — обрадовался командир, — валяй по ним из своей артиллерии.
— Будет исполнено, — козырнул артиллерист и, отъехав к соседнему дому, в укрытии развернул пушку. Выпустив прямой наводкой пять фугасных снарядов, старик удовлетворенно оглядел здание, превращенное в груду бревен и щепок, и, довольно подкручивая усы, проговорил:
— Вот так-то в аккурате будет! Совсем другая война, товарищ командир, а?
Стрельба прекратилась. Партизаны складывали на подводы трофейное оружие, продукты. Было взято несколько ящиков сигарет. В табаке партизаны всегда нуждались. Хоть и не любили они трофейные сигареты, но обрадовались и этой находке.
Из землянок и погребов начали вылезать люди, боязливо оглядываясь вокруг.
Кто-то из партизан крикнул:
— Не бойтесь, товарищи, здесь все свои, русские!
Их окружили женщины, старики. Вокруг сновали ребятишки.
— Голубчики, не хотите ли молочка, родимые? — причитала старуха, подходя с крынкой, покрытой концом фартука. И вдруг удивленно всплеснула руками.
— Матерь моя! Да ведь это Ефим! А мы думали, что он, горемышный, в неволю попал, в Ерманию угнали. Словно в воду канул человек. А дом твой, Ефим Акимыч, староста спалил.
Артиллерист важно сидел на лафете покуривая.
— Небось, не угнали, — ответил он. — Эка важность, дом. После войны новый построю. А что Евсейка все еще собирает яйца для этих подлецов?
— Ох, и не спрашивай, Ефим Акимыч, поедом ест, начисто всю деревню разорил. Правда ли, будто убили его сегодня? — страстным шепотом спросила старуха.
Не успел Ефим собраться с ответом, как увидел Егора. Рядом с ним семенил человек, нагруженный мешком. Ефим узнал старосту Вихлянцева.
Вездесущий Егор нашел старосту в погребе, под опрокинутой вверх дном кадкой. Разведчик обнаружил там же два мешка соли. Один из них приказал старосте взять, заранее предвидя, как обрадуется Агафья Петровна.