Комендант брянских лесов
Шрифт:
Раскаяние было запоздалым. Закон не обойдешь. Ефим понял это во время допроса, когда следователь сказал под конец:
— Отвечать придется.
Ефима осудили. Он отбывал наказание безропотно, терпеливо ожидая своего срока, чтобы вернуться домой.
В тюрьме его застала война. Теперь Ефим терзался еще больше. Время шло, события развивались быстро. И вот, когда срок наказания подходил к концу, в город, где находился Ефим, неожиданно нагрянули фашистские войска. Гитлеровцы высадили здесь крупный десант.
Произошло это утром, когда Ефим шел к лесопильному заводу на работу (он давно уже был расконвоирован). Внезапно над городом загудели бомбовозы, истребители, на улицах началась пулеметная и ружейная пальба. В домах зазвенели стекла, пули хлестали по железным крышам, женщины с криком метались по дворам, прятались в погребах, таща за собой перепуганных ребятишек.
Самолеты низко, едва не задевая крыши домов, с ревом носились над городом, усиливая панику.
Ефим подходил к окраине города. Вдруг совсем близко послышался выстрел, а вслед за ним крик женщины:
— Ратуйте! Ратуйте!..
Этот страшный, раздирающий душу призыв о помощи испугал Ефима. Никогда ему не приходилось слышать такого отчаянного предсмертного женского крика. Старик почувствовал, как под фуражкой у него поднимаются волосы. У ворот соседнего дома, вдоль стены, ползла женщина, опираясь на правую руку. Левая же, залитая кровью, беспомощно свисала. В тот же момент старик увидел спину удаляющегося немецкого солдата. Ефим бросился к женщине. Он бережно внес ее во двор, положил на траву и, сняв чистое вафельное полотенце, висевшее тут же на протянутой через двор веревке, намеревался перевязать рану. Но женщина доживала последние минуты. Фашист выстрелил ей в спину разрывной пулей. Она разворотила грудь и повредила руку. Через несколько минут Ефим осторожно свел покойнице веки и накрыл лицо полотенцем.
Сейчас ему хотелось поскорее уйти куда-нибудь из города, но Ефим понимал, что теперь опасно появляться на улице. Он вошел в чей-то сад, забрался в густой малинник и здесь благополучно дождался сумерек. С наступлением темноты Рачков, никем не замеченный, вышел за город. Шел быстро, напрямик, без дороги. Ему все чудились сзади чьи-то шаги, и он часто останавливался, оглядываясь. Куда идти?
Этого-то он и не знал теперь. До Карнауховки не менее ста пятидесяти километров, но из писем Ефиму было известно, что жена оттуда уехала и живет далеко в прикамском колхозе, а единственный сын Гриша ушел в Красную Армию.
В раздумье Ефим сел на обочину дороги. Из города доносились редкие ружейные выстрелы. Вдруг настороженный слух уловил шорох. Ефим пригнулся и напряженно стал всматриваться в темноту. Слева от себя на дороге он ясно увидел две светящиеся точки, похожие на огоньки зажженных папирос. Несколько подальше мелькнули еще два. Старик припал к земле. Огни переместились несколько в сторону и опять остановились. «Волки!» — догадался Ефим И неожиданно успокоился, почти обрадовался, хотя был совершенно безоружен. Поднявшись, он молча двинулся на огоньки. Те качнулись и исчезли.
В деревне близких никого не осталось, но сейчас, не видя другого выхода, он решил отправиться в Карнауховку. Пробирался туда окольными путями, далеко обходя дороги, как ходили в старину бродяги. В дневное время отлеживался в оврагах или в лесу.
В Карнауховку Ефим пришел на рассвете. В это время обычно скот выгоняют в стадо, но старик никого не встретил на улице, когда шел к своей избе. Деревня словно вымерла. Дома стояли с заколоченными и выбитыми окнами. Вот и знакомое крыльцо.
В пустой избе Ефим устало опустился на уцелевшую лавку, охваченный горьким чувством одиночества. В родном, когда-то уютном жилище было сыро, пахло мышами и плесенью. На потолке расплывалось широкое темное пятно.
Ефим вышел из дому, долго стоял у ворот, надеясь увидеть хоть кого-нибудь из односельчан. Улица была пустынна. В переулке над крышами домов поднимался журавль колодца. Вдруг он опустился вниз, затем снова почти вертикально взметнулся кверху. Спустя несколько минут с окраины донесся одиночный выстрел. Значит, в деревне есть люди. Но что это за люди? Кто приходил за водой к колодцу, кто стрелял? Старику страшно хотелось все узнать, но он не решался пока отходить от избы.
Под вечер к нему пришел односельчанин, Евсей Вихлянцев. Подвижной, с жидкой бородкой, Евсей до войны работал посыльным при колхозном правлении. Он еще не был стариком, но всегда как-то увертывался от тяжелой физической работы. За это многие односельчане с пренебрежением относились к Вихлянцеву. Ефим тоже недолюбливал его, но теперь обрадовался, как родному.
— Вот, Ефим Акимыч, дела, — с порога заговорил Вихлянцев, протягивая руку, — с возвращением тебя!
— Пришел вот в пустую избу, — с грустью промолвил Ефим, взглядом указывая на убогую обстановку.
Они разговорились. Ефим сообщил, что город, где он находился, заняли немцы, поэтому вернулся домой.
— Хорошо сделал, — одобрил Евсей, — настоящих-то мужиков, Ефим Акимыч, только двое в деревне, это мы С тобой. Так и давай вместе послужим для общества.
Ефим вопросительно взглянул на собеседника:
— Чего же мы будем делать?
— Как это «чего делать«? За порядком следить в деревне. Дела-то, будто, немного, а почет большой. Назначу тебя своим помощником.
Вихлянцев умолк, видя, что Ефим задумался.
— Кем же служите теперь? — спросил Ефим, отвернувшись к окну.
Вежливое обращение Вихлянцев истолковал выгодно для себя.
— Старостой я хожу, — ответил Евсей и хитро заглянул в лицо Ефима, желая увидеть, какой эффект произвел он своим сообщением.
— Служить — не тужить... — неопределенно пробормотал Ефим.
— Теперь немцы всему хозяева, — отозвался староста.— Умному человеку, как я вижу, и с немцем можно ладить. Если исправно служить, так еще лучше будет.
Взять, к примеру, тебя. Уж ты ли не радел колхозу! А что получил? Тюрьму! Немцы-то, небось, сразу тебе свободу дали.
Ефим внезапно изменился в лице.
— Ты меня тюрьмой не кори. Мой грех —я за него и в ответе, — глухо вымолвил он, недобро взглянув на старосту.
— Не в укор, Ефим Акимыч, не в укор, к слову сказано, — торопливо заговорил Вихлянцев, поняв, что сильно задел собеседника.