Комиссар
Шрифт:
“Тоже”. Человек с мягким голосом говорил о себе.
— Во-вторых, тут черным по белому написано: после допроса передать в ОГП живой. Личный запрос полковника Щербатова. С охраной государственного порядка шутки плохи.
Они немного помолчали.
— И зачем она самому Щербатову? — спросил прапорщик. — Ни кожи, ни рожи.
— Ты ж сам ее и изуродовал.
— Скажете тоже, изуродовал. Она и была страшна, как смертный грех. Губу я ей разбил, а челюсть не ломал, ей же еще говорить надо было. Эх, ведь почти дожали, она уже готова была разливаться соловьем. Но недосмотрели. Живьем только эту упрямую тварь с обоза взяли, так что ни численности, ни вооружения пятьдесят первого у нас теперь нет.
— Ее хоть не насиловали?
— Чего не было, того не было. Кавалеристы спешили больно. А мы побрезговали, — Саша считала в голосе прапорщика усмешку.
— Это хорошо. И чтоб не было такого у нас в контрразведке! Должны же у нас быть стандарты.
— Да какая манкая баба ни будь, ежели на службе, то я б никогда…
— Некоторые, — задумчиво сказал человек с мягким голосом, — предпочитают как раз дурнушек. Красивая женщина ценит себя высоко и свято верит, что облагодетельствовала того, до кого изволила снизойти. У дурнушек нет таких иллюзий, среди них-то и встречаются по-настоящему страстные женщины. Впрочем, это не наша забота. У нас было две задачи — допросить комиссара Гинзбург и передать живой в ОГП. Похоже, мы проваливаемся по обеим статьям.
Саше и самой было интересно, для чего она понадобилась Щербатову. Явно не для того, о чем эти двое сейчас говорили, Щербатов не этой гнусной породы человек. Измываться над побежденным врагом он не стал бы. Ему что-то нужно от нее. Встретиться с ним снова — это внушало тревогу… и надежду. Саша не знала, что опаснее в ее положении.
Контроль над пульсом она потеряла. Впрочем, довольно ломать комедию. Саша открыла глаза. Морщась от боли в исхлестанной спине, села на топчане.
— Если вы закончили сравнительное обсуждение женских достоинств, — обратилась она к человеку с мягким голосом, — то у нас ситуация. Коллега.
Голос звучал слабо и хрипло, но хотя бы не дрожал.
Наконец Саша смогла рассмотреть обладателя мягкого голоса. Лицо грубоватое, привлекательное на свой манер. Мимические морщины у глаз выдают человека, который смеется чаще, чем хмурится. На пальцах — золотые перстни. Капитанские погоны.
Он присел на край топчана, чтоб их глаза оказались на одном уровне.
— Вы тоже полагаете, что умные люди всегда могут договориться, Александра?
— Стоит попробовать. Вы, однако, не представились.
Он улыбнулся.
— Вершинин моя фамилия. Вот как мы с вами будем действовать, — Саша отметила, что он перевел ее из объектов в субъекты, на словах по крайней мере. — Вам сейчас принесут еду… и одежду. Вы сможете немного привести себя в порядок, вам не повредит. Потом вас проводят ко мне в кабинет, и мы спокойно поговорим.
***
В кабинете Вершинина Саша смогла наконец посмотреть в окно. Восходящее солнце осветило улицу с деревянными двухэтажными домами. Груженые повозки тянулись к рыночной площади. Сейчас утро, но какого дня? Привезли в Рязань ее на рассвете — вчера?
Думать было трудно из-за боли в голове — то монотонно сверлящей в районе затылка, то раскатывающейся горячей, выбивающей слезы волной. Головной боли вторила боль во всем теле. Месмерическое упражнение по выдыханию боли все еще помогало, но стоило на пару минут потерять концентрацию — сознание начинало плыть.
Ей выдали что-то вроде тюремной формы — длинную рубаху и простое верхнее платье. Фактурой и цветом одежда напоминала мешковину. В уборной нашлось маленькое мутное зеркало. Лицо превратилось в катастрофу: губы разбиты, бровь рассечена, во всю левую щеку — синяк. Но важно, что глаза остались целы, и носовые хрящи тоже. А внешность… Саша и прежде не была красоткой. Теперь у нее лицо войны.
— Я рад, что вы согласны договариваться, Александра, — говорил Вершинин. — Я, знаете ли, избегаю жестоких методов, когда это возможно. Давайте поступим так: вы ответите на несколько вопросов, и я прослежу, чтоб ничего дурного с вами не случилось больше.
— Понимаю, что вы обязаны были сыграть эту карту, — вздохнула Саша. — Только поэтому не воспринимаю это предложение в качестве попытки, как говорят англичане, оскорбить мой интеллект. Потому что выбор совершаете сейчас вы, а не я. У вас нет и не будет моих ответов на ваши вопросы, это не обсуждается. Но у вас может быть для ОГП мертвый комиссар или живой комиссар — в зависимости от того, что вы мне предложите.
Говоря, Саша пыталась установить с Вершининым контакт, почувствовать его, узнать, чего он хочет. Глухо. Словно перед ней была черная стена, а не человек.
Не повезло.
Но по крайней мере он не заметил ее попыток.
— Вы с чрезвычайной уверенностью говорите о том, что можете умереть в любой момент. Что ж, если слухи о ведьме-комиссаре имеют под собой некую основу… и то, что я наблюдал в подвале… Вы из тех, кто способен управлять своим сердцем? Сердцем как разгоняющей кровь мышцей, я имею в виду.
Саша улыбнулась и тут же пожалела об этом — разбитые губы заболели с новой силой.
— Именно. Не буду вам врать, я не знаю, смогу ли усилием воли остановить сердце. Мы можем проверить. Но только один раз, полагаю.
— Знаете, это, пожалуй, лишнее. Готовность умереть вы уже продемонстрировали. Хотя, прошу вас, не обижайтесь, вы здорово переоцениваете свою жизнь. У меня будут некоторые неприятности, если вы умрете здесь. Однако, право же, ничего серьезного. Но не расстраивайтесь. Мне понравилась дерзость, с которой вы пытаетесь шантажировать меня.
Саша прижала руки к вискам, пережидая острую вспышку головной боли. Дыхательные упражнения помогали все хуже.
— Вы, разумеется, знаете, что ОГП курирует, помимо прочего, программу Умиротворения, — продолжил Вершинин. — Не знаю, для этого вас туда затребовали или для других целей. Вам, полагаю, виднее. Если вас превратят в растение, то это бездарнейший перевод материала, как по мне.
— У вас ведь есть другое предложение ко мне, — угадала Саша без всякого месмеризма. Скверно, если ее сейчас возьмут классическим приемом “добрый следователь”, но рискнуть стоило. — Против своих я действовать не буду, это вы хорошо понимаете. Но война, даже эта, не сводится к противостоянию двух сторон. Людям предприимчивым война открывает массу возможностей. Что вы хотите, чтоб я для вас сделала?