Коммунальная на Социалистической
Шрифт:
Как правило, первым из квартиры выбегал отец семейства Ростислав Петрович. Стройный привлекательный брюнет с благородной посадкой головы, правильными чертами лица, он с юных лет нравился прекрасной половине человечества, правда, преимущественно старшего возраста и вызывал антипатию у изрядной доли ровесников мужского пола, которые звериным нюхом чуяли в нём конкурента. И были не правы. В основном спокойный, рассудительный Ростислав был однолюбом, а все его устремления были связаны с работой. Красивых женщин он, конечно, замечал, компании их не чурался, но не проявлял к ним никакого гендерного интереса. К его недостаткам относилась несобранность, из-за которой над Митиным-старшим тяготел рок всех опаздывающих. В какое бы время он ни вставал, ему никак не удавалось оказаться на рабочем месте до звонка. Даже если он выходил из дома заранее, что-нибудь обязательно случалось по дороге, например, ломался троллейбус. Если по дороге ничего не случалось, то уже у дверей родного НИИ Ростислав вспоминал об оставленных дома необходимых именно
Вслед за отцом в школу отправлялись близнецы, тринадцатилетние Володя и Лара, похожие друг на друга и на родителей как зеркальные отражения. Выходили они через чёрный ход и, пересекая двор, оборачивались, чтобы помахать руками матери, наблюдавшей за ними из кухонного окна. Детьми они были воспитанными, но, что называется, себе на уме. Подчиняясь родительской воле, они при всяком удобном случае стремились поступать в соответствии с собственным пониманием момента и собственными желаниями. Словом, внешне «чистые ангелы», характеры они имели своевольные, но при желании могли быть и покладистыми. Фантазии им было не занимать, поэтому отцу и матери приходилось посещать школу с завидной регулярностью, чтобы в очередной раз выслушивать стенания классного руководителя по поводу «антиобщественного поведения не в меру активных подростков». Учились «активные подростки» отлично, уже два года посещали кружок любителей физики и даже занимались кое-какой пионерской деятельностью, поэтому многое им всё-таки прощалось.
Их мать, Нинель Виленовна, натуральная блондинка с миловидным лицом, была воспитателем в детском саду, работала сменами и два-три раза в неделю могла себе позволить никуда не торопиться, а, выпроводив любимых домочадцев, в своё удовольствие пить кофе и неспешно приводить себя в порядок. Замечательным именем она была обязана бабушке по отцовской линии, убеждённой коммунистке и бывшему секретарю партийной организации. Бабушка, руководитель по призванию, с легкостью могла увлечь за собой коллектив человек в двести, что уж говорить о родственниках. Назвать сына Виленом – было её единоличным решением, обжалованию не подлежавшим. Немного сложнее дело обстояло с желанием дать внучке имя Нинель, поскольку строптивая невестка никак не соглашалась иметь в своей семье двух Лениных. Но победила свекровь, и в светлое будущее отправилась девочка, которую в школе охочие до прозвищ одноклассники метко окрестили вождём в квадрате. Надо отдать должное Нинели, её можно было бы назвать и вождём в кубе, так как в наследство от бабушки она получила не только оригинальное имечко, но и твёрдый характер лидера.
Под утро сон молодого организма наиболее крепок и сладок. Митины, сами того не сознавая, наслаждались минутами безмолвия и покоя, предшествующими наступлению нового беспокойного дня.
* * *
Третья комната принадлежала пожилой паре физиков, нашедших друг друга сорок лет назад на первом курсе Политехнического института, где им посчастливилось слушать лекции самого Абрама Иоффе. Он был теоретиком, постоянно писавшим научные статьи, она – практиком, подкреплявшим выкладки мужа экспериментально. Этот замечательный тандем, который друзья именовали исключительно по фамилии Шуриками, как-то незаметно, между делом удвоился. Увлечённость работой ни в коей мере не помешала Михаилу Семёновичу и Светлане Ивановне Шурикам обзавестись сыном Николаем, вырастить его, выучить и женить. Сын пошёл по стопам родителей во всех отношениях. Он тоже закончил Политех, тоже встретил будущую жену на первом курсе и стал физиком-теоретиком, которого во всём поддерживала супруга Наталья, физик-практик. Правда, дети, получив дипломы, отправились по распределению в Мурманск, где в результате и остались, похоже, навсегда. Дело в том, что мало кто из уехавших на Север возвращался в родные края. Люди быстро привыкали к достойным финансовым вливаниям, именовавшимся «северными». Поначалу им казалось, что можно несколько лет поработать, накопить денег и перебраться в места, более комфортные для жизни. Но за несколькими годами следовали ещё несколько, потом ещё. Северяне-неофиты покупали кооперативные квартиры, владели «Жигулями» последних моделей, а то и личными «Волгами», проводили отпуска, как правило, где-нибудь на юге. Лишиться достигнутого благополучия им казалось уже невозможным. Словом, они попадали в замкнутый круг. В такой круг попали и младшие Шурики, раз в год навещавшие родителей и раз в год принимавшие их у себя. Иногда, когда совпадали отпуска, семья в полном составе улетала куда-нибудь на Чёрное или Азовское море.
В настоящий момент Шурики как раз гостили у детей, поэтому третья комната в Коммунальной квартире пустовала.
* * *
Зато в четвёртой комнате заливисто храпели трое – отец, мать и дочь Пичужкины. Вернее храпели только двое старших, а третья, младшая, слегка посапывала. Сон их был глубок и крепок. Их не волновали ни ящики, ни будильники. Родители по многолетней привычке дружно просыпались в шесть часов утра под звуки гимна из радиоприёмника, а дочери разрешалось поспать ещё пятнадцать минут, которых хватало на то, чтобы взрослые представители семейства оделись и умылись.
Лев Эдуардович Пичужкин, в прошлом кадровый офицер, начинавший свою карьеру в одном из гарнизонов далёкого Казахстана, закончил её в одном из ленинградских военных представительств. Став военным пенсионером в сорок два года, он не растерялся и вступил в новую жизнь бухгалтером небольшого стола заказов, что очень помогало его семье регулярно наполнять холодильник деликатесами. В полном соответствии с именем Лев Эдуардович имел сильный взрывной характер, но в то же время был незлобив и отходчив. О его внешних данных позаботилась фамилия. Небольшого роста, несколько субтильного телосложения, но физически крепкий, он относился к той категории мужчин, кого называют «сушёный Геракл». Лысеющий блондин, Пичужкин совершал ошибку всех, кто рано расстаётся с волосами – зачёсывал прядки на лысину, стараясь скрыть свой «ужасный недостаток». Это вызывало снисходительные улыбки окружающих. Лев всё понимал, страдал, но поделать с собой ничего не мог. В глазах друзей и сослуживцев отсутствие у Лёвы густой шевелюры и наличие не особенно выразительного лица с успехом компенсировались неординарными умственными способностями и широтой души. Новоявленный бухгалтер до самозабвения любил три вещи: жену, дочь и кулинарию. Драгоценную Раечку он готов был носить на руках, девятилетнюю Сильвочку всячески баловал, а за разделочной доской забывал обо всём на свете. Почему он не стал поваром – одному богу известно. На коммунальной кухне он создавал кулинарные шедевры, от запаха которых у всех соседей с удвоенной силой начинал вырабатываться желудочный сок. Нежадный, хлебосольный Лев Эдуардович, если уж готовил, то «на Маланину свадьбу». Съесть все блюда втроём было просто невозможно. Поэтому при появлении первых же лёгких ароматов, разносившихся по квартире, все, кто в этот момент находился дома, как коты к валерьянке, стекались в кухню в ожидании пиршества. И каждый получал от повара-кудесника лакомый кусочек. Однако творил этот виртуоз нечасто, только по вдохновению, обязательно что-нибудь особенное по собственному рецепту. Ежедневную рутинную работу выполняла всё-таки его жена с более приземлёнными представлениями о вкусе и пользе завтраков-обедов-ужинов.
В отличие от мужа Раиса Лаврентьевна была статной, высокой, с копной густых чёрных волос, грозной на вид, но совершенно беззащитной перед своим Лёвушкой, властной рукой направлявшим их семейную лодку к счастливым берегам. Володя и Лара наградили её прозвищем «гренадёрша», что было образно, но далеко от истины. Любившим поумничать деткам просто казалось, что гораздо удобнее использовать это слово, чем ломать язык о трудно произносимое имя-отчество, над которым порой подшучивал даже сам Лев Эдуардович. «Раечка, – говорил он, ласково глядя на жену снизу вверх, – Раиса Лаврентьевна – это не имя. Это скороговорка. Как «корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали», – он буквально смаковал каждую букву, – Надо предложить, чтобы в детских садах на нём дикцию тренировали».
Раиса была одновременно советской офицерской женой и немного чеховской душечкой. Она стойко переживала «чемоданную жизнь», умела ловко организовать достойные бытовые условия на пустом месте, сопереживала мужу и поддерживала его во всех начинаниях. Пичужкины появились в квартире намного позже других соседей, но благодаря Раисе, быстро освоились в новом окружении. Когда-то она, как и Нинель Виленовна, была воспитателем в детском саду, но постоянные перемещения из конца в конец Советского Союза и появление собственной дочери в итоге превратили её в домохозяйку. Она не страдала, а честно старалась «обеспечивать тыл» ненаглядному Лёвушке и счастливое детство обожаемой Сильвушке. Имя своё девочка получила как знак непреходящей любви Раисы к музыке Имре Кальмана. Лев Эдуардович, серьёзно относившийся к жизненно важным решениям, не поленился поинтересоваться историей имени Сильва, удовлетворился его значением «лесная» и дал своё согласие.
Сильва росла смышлёным ребёнком, рано начала самостоятельно читать, проявляла не только свойственное большинству детей любопытство, но и вполне осознанную любознательность. Больше всего её интересовали «всякие опыты», фокусы и научная фантастика. Порой своими знаниями и рассудительностью она превосходила «квартирных приятелей», которые были старше неё на четыре года. Володе с Ларой и в голову не приходило чураться «этой малявки». Она благодушно откликалась на прозвище и на равных участвовала во всех затеях и проделках соседской парочки.
Заливистый храп заглушал в комнате любые звуки, однако, за её пределы не проникал, благодаря отличной звукоизоляции столетних стен.
* * *
Пока обитатели коммунальной Квартиры кто спал, кто слушал тишину, в общей комнатке при кухне, где хранилось всё, что угодно от цинковых корыт до велосипедов, раздавалось тихое постукивание и шуршание, как будто за обоями кто-то пересыпал горох.
* * *
В это утро в размеренной жизни Квартиры произошёл сбой. Незначительные странности были замечены не всеми и не сразу. Началось с того, что в комнате Пичужкиных не заработало радио. Лев Эдуардович в шесть часов по привычке открыл глаза, но, не услышав энергичных звуков гимна, решил, что ещё рано, повернулся на другой бок и снова захрапел. В это же время, за час до будильника и полтора часа до «Пионерской зорьки» отчего-то проснулись близнецы Митины. А грезившая наяву в своей постели Елизавета Марковна скорее почувствовала, чем услышала крадущиеся шаги в коридоре. Она удивилась, кто бы это мог быть в такую рань. Даже Пичужкины ещё не поднялись и не собрались, скрипя половицами, у единственного в квартире крана с холодной водой.