Коммунальная на Социалистической

Стекольникова Марина

– А кстати, – на фоне бурных дебатов по поводу цвета стен в кухне и ответственного за покраску вдруг задумчиво произнёс Ростислав, – Елизавета Марковна… Извините за бестактность… Можно узнать…

Все замолчали и дружно уставились на Ростислава.

– Да-да, – полувопросительно ответила Вольская.

– Хотелось бы узнать…

– Ну не тяни! Уже всех заинтриговал! – воскликнула Нинель.

– Елизавета Марковна, а Вы-то как застряли в этой коммуналке? Вы. Лауреат, заслуженный деятель. Личность известная – и в коммуналке, – стесняясь, но не в силах сдержать любопытство, наконец, закончил Митин.

Вольская ничуть не смутилась.

– Видите ли, Ростислав, – начала она, остановилась, словно что-то вспомнив, и негромко

рассмеялась. Вслед за ней рассмеялась Раиса. Между ними возникло мгновенное взаимопонимание.

– Что это с вами? – удивился Лев Эдуардович.

Женщины вместо ответа, глядя друг другу в глаза, выдали непонятный диалог:

– Дядя Павел, Вы шпион?

– Видишь ли, Юрий… – и захохотали уже в голос. К ним присоединилась Нинель.

– Это же «Адъютант его превосходительства», вы что, не помните? Все же смотрели, – сквозь смех пояснила она. – Просто очень уж похоже прозвучало… Эти интонации…

Успокоившись, Вольская смогла продолжить:

– Я никогда не рассказывала. Случая не было, а в общем-то и дела никому не было… Видите ли, – она снова как бы сглотнула смешинку, но сдержалась, – когда-то вся эта квартира принадлежала нашей семье.

Присутствовавшие не были готовы к такому признанию. Какое-то время они ошарашенно молчали. Первой заговорила Нинель:

– Елизавета Марковна… Мы думали, что Вы получили комнату после войны… Я думаю, что я могу от лица всех… Я думаю, остальные поддержат мою просьбу… – она обвела глазами присутствовавших. – Елизавета Марковна, расскажите нам, пожалуйста, как же всё было… Как так получилось, что Вы здесь… Вы остались одна…

– Елизавета Марковна, расскажите, пожалуйста, о себе, о вашей семье, – просто сказал Лев Эдуардович.

– Что же. Никакой тайны нет, – начала Елизавета, а все остальные притихли и приготовились слушать.

Квартира принадлежала семье Вольских почти с момента постройки дома, а было это без малого сто двадцать лет назад. Дедушка Елизаветы, Георгий Васильевич Вольский, служил управляющим у Филипповых и выкупил её у хозяина дома, когда переехал в Петербург из Москвы.

– Знаете, знаменитая московская династия. У нас, в Петербурге, были булочные-кондитерские на Невском, на Садовой… – пояснила Елизавета Марковна, больше для младшего поколения.

Единственный сын Георгия Вольского, Марк Георгиевич, имел частную врачебную практику, а его супруга, Мария Дмитриевна, в девичестве Вознесенская, была зубным техником. Мария Вознесенская происходила из семьи священнослужителя, и при этом у неё ещё в раннем детстве проявился интерес к естественным наукам. Отец увлечения дочери не одобрял, но и выбору её не препятствовал, понимая, что в современном мире молодёжь смотрит на жизнь иначе. Характер у Марии Дмитриевны был своевольный – и в кого только уродилась, поэтому, когда она выбрала медицинскую профессию, родителям оставалось только согласиться.

Работали Вольские на дому, превратив две комнаты в свои кабинеты. Умные, образованные люди, они всегда интересовались искусством, любили музыку, чему ни в коей мере не мешало полнейшее отсутствие слуха у Марка Георгиевича. Вольские были постоянными посетителями «литературных четвергов» у молодого, но уже известного архитектора Михаила Александровича Карновского, благо квартира Карновских находилась в том же доме, только по фасаду со стороны Загородного проспекта. Детям они старались привить разносторонние интересы, но больше всё-таки с гуманитарным уклоном, поэтому Серёжа с Ветой, а только так называли её родители «Вета-веточка», посвятили себя филологии и литературе. Это была счастливая семья. Со своими проблемами, которые возникали не только в силу внешних обстоятельств, но и по причинам личного свойства, они справляться умели. Характеры у всех были сильные, каждый из них ставил самостоятельность и личную свободу, если не на первое, то уж не дальше второго места, но жили они в любви, поддерживая друг друга, каковы бы ни были обстоятельства.

Революцию

Вольские и Вознесенские приняли по-разному. Труднее всех пришлось отцу Марии Дмитрию Фёдоровичу. Гонения новой власти на церковь и её служителей начались уже к концу семнадцатого года. В известном смысле Дмитрию Вознесенскому повезло – отняв смысл жизни, саму жизнь ему сохранили. В самые чёрные дни опорой ему служили непоколебимая вера и поддержка любимой супруги Анастасии Петровны. Они ушли из жизни день в день в двадцать третьем и двадцать четвёртом годах в возрасте семидесяти лет. Отец Марка Георгиевича скончался вскоре после февральского переворота, мать пережила его всего на два месяца. Марк тяжело перенёс смерть родителей. Он с головой ушёл в работу. Кроме постоянных состоятельных пациентов он стал принимать всех подряд, независимо от материального положения. В результате это сослужило ему службу после октябрьских событий. Однажды он буквально вернул к жизни простого рабочего, который впоследствии оказался в числе влиятельных партийных руководителей и помог Вольским сохранить медицинскую практику. Мария Дмитриевна как женщина обладала более гибкой психикой и быстрее приспособилась к новым условиям. Интересно, что ни у кого из них и в мыслях не было покинуть гибнущую страну. Любовь к родине, как бы высокопарно это ни звучало, оказалась сильнее привязанности к государственным устоям, а пользу людям, они не сомневались, можно и нужно приносить, независимо от того, кто в данный момент стоит у власти. Тем более что в семнадцатом году никто и представить себе не мог, на какой срок установится эта новая власть. Кто надеялся, а кто был уверен, что этот кошмар ненадолго. Младшие представители семьи, гимназисты с активной жизненной позицией, напротив, с радостью восприняли перемены. Творящееся вокруг будоражило романтическую, воспитанную русской литературой душу юной Веты. Всё казалось ей происходящим только во благо, во имя непонятного, но светлого завтра. Серёжа был ещё слишком мал, чтобы мыслить глобальными категориями, но и он радовался, хотя бы тому, что в гимназии отменяют уроки, а по улицам ходят разномастные толпы, за которыми так забавно наблюдать.

Жизнь семьи продолжалась. На квартиру никто не посягал, никто не предъявлял мандатов на уплотнение. Дети учились в школе, а Марк Георгиевич и Мария Дмитриевна возобновили приём пациентов.

– Тот, кто бывал в моей комнате, может быть, видел на полу у окна такое круглое пятно? Такой кусочек потемневшего паркета? Это след от зубоврачебного кресла, мама вела здесь приём, – объяснила Елизавета Марковна.

Кое-кто из слушателей кивнул, а мужчины и дети непроизвольно поёжились. Одна мысль о бормашине и всех этих малоприятных металлических «штучках» заставляла кого нервничать, кого бояться. А тут, оказывается, прямо под носом был «кошмарный кабинет».

– Ну, не будем слабонервными, – с улыбкой проговорила Вольская, заметив реакцию окружающих.

– Как же, как же, – заметил Пичужкин, – некоторые ещё помнят пытку педальной бормашиной.

– Ну, право, Лев Эдуардович. Теперь же всё по-другому.

– Я тоже помню, Лёва, – вступил в обсуждение Ростислав, чьё лицо выражало смесь отвращения с ужасом. – «Казни египетские»! Инквизиция на дому! Кошмар.

– И ничего теперь не лучше! – дуэтом воскликнули близнецы, уже не понаслышке знакомые со стоматологией.

– А вам-то откуда знать, что такое механическая бормашина? Вас уже электрической лечили, – возразила им мать. – Никогда бы не смогла лечить кому-то зубы. Это же ювелирная работа, кропотливая, требует внимания… Никогда не была усидчивой, – она хихикнула, – всем бы рты второпях перепортила.

– Какая разница – всё равно противно! – заявил Володя, имея в виду процесс сверления, а не материнские фантазии.

Вольская откровенно развлекалась, слушая эту дискуссию.

– Далась вам эта тема! – проявила себя до сих пор молчавшая Раиса. – Елизавета Марковна, а что же дальше?