Комната
Шрифт:
Когда мы возвращаемся в свою комнату, я замечаю на кровати маленькую машинку с запиской от Пола. Ма говорит, что она слушала похожую в тот день, когда ее увез Старый Ник, только у этой есть картинки, которые можно передвигать пальцем, и в памяти у нее хранятся не тысячи, а миллионы песен. Она вставляет в уши какие-то маленькие штучки и начинает кивать в такт музыке, которую я не слышу, и тихонько напевать о том, что каждый день она превращается в миллион разных людей.
— Дай и мне послушать.
— Эта
— Ой, это слишком громко, — говорю я и выдергиваю эту штучку из уха.
— Осторожнее, Джек, это мне подарок от Пола.
А я и не знал, что это ее машинка, а не моя. В комнате у нас все было общим.
— Послушай теперь «Битлз». Это их старая песня, ей, наверное, уже лет пятьдесят. Она называется «Все, что тебе нужно, — это любовь». Я думаю, она тебе понравится.
Я растерянно спрашиваю:
— А что, разве людям не нужны еда и одежда?
— Конечно, нужны, но если тебя никто не любит, то это очень плохо, — отвечает Ма. Она говорит очень громко, перелистывая список песен пальцем. — Знаешь, ученые как-то провели эксперимент над новорожденными обезьянками. Они забрали их у матерей и посадили в клетки поодиночке. И знаешь, что получилось? Они выросли неправильно.
— А почему они не выросли?
— Да нет, они, конечно, стали большими, но вели себя очень странно. И все потому, что их никто никогда не прижимал к своей груди.
— А в чем проявлялись эти странности?
Ма выключает свою машинку.
— Знаешь, Джек, не надо было мне заводить этот разговор.
— Так в чем же проявлялись эти странности?
Ма на секунду задумывается.
— У них были проблемы с головой.
— Как у сумасшедших?
Она кивает.
— Они кусали самих себя и то, что их окружало.
Хьюго порезал себе руки, но я не думаю, чтобы он кусал себя.
— Почему?
Ма громко выдыхает.
— Видишь ли, если бы они росли со своими мамами, то те прижимали бы их к груди, но поскольку обезьянки сосали молоко из специальных трубочек, то… Короче, оказалось, что любовь была им нужна не меньше молока.
— Это — плохая история.
— Извини. Не надо было ее тебе рассказывать.
— Нет, надо, — говорю я.
— Но…
— Я не хочу, чтобы были плохие истории, которых я не знаю.
Ма крепко-крепко прижимает меня к себе.
— Джек, — говорит она, — тебе не кажется, что я всю эту неделю веду себя как-то странно?
Не знаю, все вокруг кажется мне очень странным.
— Я все путаю. Я знаю, тебе необходимо, чтобы я по-прежнему оставалась твоей Ма, но мне нужно вспомнить, как это — быть самой собой, и поэтому…
А я-то думал, что она сама и моя Ма — это один и тот же человек. Я снова предлагаю ей пойти погулять, но она говорит, что очень устала.
— Какой сегодня день?
— Четверг, — говорит Ма.
— А когда будет воскресенье?
— Остались пятница, суббота, а за ними будет воскресенье…
— То есть через два дня, как и в нашей комнате?
— Да, в неделе повсюду семь дней.
— А что мы попросим принести нам в подарок на воскресенье?
Но Ма качает головой.
После обеда мы садимся в фургончик, на котором написано «Камберлендская клиника», и выезжаем через большие ворота в открытый мир. Мне никуда не хочется ехать, но мы должны показать зубному врачу мамин зуб, который все еще болит.
— А там будут люди, которые нам не друзья?
— Нет, только зубной врач и его помощница, — отвечает Ма. — Они отослали прочь всех других людей, чтобы принять нас одних.
Мы надели шапки и темные очки, но не стали мазать лицо кремом, потому что вредные лучи через оконное стекло не проникают. Ма запрещает мне снимать в машине ботинки. За рулем фургончика сидит шофер в кепке, я думаю, он немой. На сиденье установлено специальное детское кресло, оно расположено высоко, так что, если фургон вдруг резко затормозит, ремень безопасности меня не задушит. Этот ремень крепко прижимает меня к креслу, и мне это не нравится. Я смотрю в окно и высмаркиваю нос. Сегодня мои сопли — зеленого цвета.