Комната
Шрифт:
— Ну, не скромничайте.
— А я и не скромничаю. На самом деле я ужасно сержусь.
Женщина со взбитыми волосами дважды моргает.
— Кому нужны все эти восхваления? Я ведь не святая. — Голос Ма звучит все громче. — Я хочу, чтобы к нам перестали относиться как к единственным людям, которые столкнулись в своей жизни с чем-то ужасным. Я нашла в Интернете такие страшные истории, что в них просто
— Другие случаи, похожие на ваш?
— Да, и не только их. Я хочу сказать, что, когда я проснулась в своем сарае, мне показалось, что никто никогда не переживал подобного ужаса. Но дело в том, что рабство изобретено уже давно. А что касается одиночного заключения — известно ли вам, что у нас в Америке более двадцати тысяч человек отбывают наказание в одиночках? И некоторые пробыли там уже более двадцати лет. — Ма показывает рукой на ведущую. — Что касается детей, то есть приюты, где сироты спят впятером на одной койке, а соски-пустышки приклеивают к ним скотчем. Других детей ежедневно насилуют отцы. Третьи сидят в тюрьмах и ткут ковры, пока совсем не ослепнут…
В комнате наступает тишина. Потом ведущая говорит:
— Ваш горький опыт научил вас сочувствовать всем страдающим детям в мире.
— Не только детям, — отвечает Ма. — Люди страдают от самых разных форм лишения свободы.
Ведущая прочищает горло и опять смотрит в свои записи.
— Вы сказали, что приложили много усилий, чтобы воспитать Джека, но ведь эта работа еще не окончена. Зато теперь вам будут помогать ваша семья и большое число специалистов.
— На самом деле мне будет теперь гораздо труднее. — Ма глядит вниз. — Когда весь наш мир составлял одиннадцать квадратных футов, его было легче контролировать. Сейчас Джек столкнулся со многими вещами, которые уродуют его психику. И меня просто бесит, когда средства массовой информации называют его уродом, ученым идиотом или просто дикарем, это слово…
— Ну, ведь он очень своеобразный мальчик.
Ма пожимает плечами:
— Он просто провел первые пять лет своей жизни в необычных условиях, вот и все.
— А вам не кажется, что это тяжелое испытание сформировало или, лучше сказать, изуродовало его характер?
— Для Джека это не было испытанием, это было привычным образом его жизни. Что же касается уродства, то все мы чем-то изуродованы.
— Он, несомненно, делает гигантские шаги к выздоровлению, — говорит ведущая. — Итак, вы только что сказали, что в условиях заключения вам было легче контролировать Джека…
— Нет, не Джека, а все, что его окружало.
— Вы, наверное, чувствуете почти патологическое стремление — что, впрочем, вполне понятно — оберегать своего сына от внешнего мира.
— Да, и это называется материнской любовью, — чуть было не рычит Ма.
— Может быть, вы в каком-то смысле испытываете ностальгию по своему заточению?
Ма поворачивается к Моррису:
— Кто позволил ей задавать мне такие идиотские вопросы?
Ведущая протягивает руку, и какой-то человек вкладывает в нее бутылку с водой. Она делает глоток.
Доктор Клей поднимает вверх руки:
— Могу ли я… я думаю, мы все понимаем, что моя пациентка дошла до предела, вернее, уже миновала его.
— Если вам нужен перерыв, мы возобновим запись позже, — говорит ведущая маме.
Но та качает головой:
— Давайте закончим.
— Ну, тогда, — произносит женщина, растянув губы в широкую улыбку, похожую на улыбку робота, — я хотела бы, если позволите, вернуться к одному вопросу. Когда родился Джек, некоторых наших телезрителей интересует, не возникало у вас, хотя бы на мгновение, желания…
— Задушить его подушкой, что ли?
О чем это Ма? Ведь подушки нужны для того, чтобы спать.
Ведущая машет на нее руками:
— Упаси боже. Но неужели вам никогда не хотелось попросить укравшего вас мужчину унести Джека куда-нибудь?
— Унести? Куда?
— Ну, оставить его, скажем, на крыльце больницы, чтобы какая-нибудь семья его усыновила? Ведь и вас в свое время тоже удочерили. И вы были счастливы в своей семье, как мне кажется.
Я вижу, как Ма сглатывает слюну.
— Зачем мне было делать это?
— Ну, для того, чтобы он рос свободным.
— Без меня?
— Конечно, для вас это была бы жертва — и огромная жертва, — но тогда бы у Джека было нормальное, счастливое детство в любящей семье.
— У него была я. — Ма произносит эти слова раздельно. — Он провел свое детство со мной, и мне совершенно безразлично, считаете ли вы это нормальным.