Компромат на кардинала
Шрифт:
Я так и поступил. Похоже, Джироламо остался доволен. Посмотрел насмешливо, как бы размышляя, сколь далеко может простираться моя покорность.
– Кажется, я был прав, когда говорил этому дурню: твой друг готов на все, чтобы завладеть твоей невестой! Ты готов ради нее на любые жертвы!
– Вы оскорбляете меня, сударь, – сказал я как мог спокойнее. – Если бы Серджио остался в живых, я никогда не осмелился бы поднять взор на его невесту. Но теперь, когда он убит, мой долг как друга оберегать его жену, мать его ребенка.
Ого, как исказилось его безупречно
– Эта шлюха… – взрычал он, небрежно опуская, почти бросая Антонеллу на широкий стол, где только что лежали остатки письма ее покойного возлюбленного. У меня задрожало сердце: возникло такое ощущение, будто он швырнул девушку на могильную плиту, под которой покоился Серджио! Перехватил мой взгляд – и остановил мой порыв к ней, выставив стилет:
– Стой где стоишь, не то…
Она лежала как мертвая, неловко запрокинув голову. Восковое лицо, бледные полуоткрытые губы. Ни тени прежней, живой, ослепительной красоты. Она похожа на срезанный до времени цветок. Что это? Ее грудь неподвижна. Она не дышит! И это чудовище еще угрожает ей!
И тут выдержка мне изменила.
– Чего ты еще хочешь? – выкрикнул я, потеряв голову. – Вы убили Серджио! Разве этого не довольно?
И замер, устрашенный смехом, который сорвался с его темных, четко вырезанных уст. Не первый раз за сегодняшний день я подумал, что предо мною – безумец, ибо этот смех не был смехом нормального человека. Он не просто смеялся: он захлебывался от дикой, непостижимой мною радости.
– Вот теперь я верю, что ты не читал его письма! Теперь я верю!
Не читал?.. Я обвинил их в убийстве: обвинил его самого, Джироламо, и его обожаемого покровителя. Этого старого распутника! Забыв об осторожности, я выдал свою тайну. Я, можно сказать, признал, что читал письмо. А он… почему он так сказал?
Глава 44
КРУЖЕВА
Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года
– Ну и где ваш знаменитый дядя Сережа? – усмехнулся Федор, оглядывая зал, три стены которого были сплошь покрыты зеркалами. Четвертую стену покрыть было бы затруднительно, поскольку в ней находились пять окон. Да еще меж зеркал оставался дверной проем, чтобы можно было перейти в соседний большой зал прямиком, минуя коридор. – Симпатичный зальчик. И женщина симпатичная.
Тоня взглянула на эту потрясающую фигуру, точеное лицо, роскошную рыжую гривку – и впервые улыбнулась без малейшего чувства зависти, хотя иначе, как с завистью, смотреть на Майю ни одна женщина не могла. И Тоня еще недавно не могла (до прошедшей ночи, если быть абсолютно точной).
– Симпатичная?! Да она красавица! Это Майя Андреевна. Она тут самая главная, в нашей танцевалке.
– А дядя Сережа?
– А дядя Сережа – ее помощник. Наверное, он еще не пришел, хотя пора бы. Шесть часов, занятия начинаются.
– Построились все! – скомандовала Майя, и стайка детей, которая, вереща на разные голоса, металась по залу, послушно выстроилась в два неровных рядочка. – Здравствуйте! – Ослепительная улыбка, реверанс.
Детвора заметалась туда-сюда. Мальчикам полагалась шагнуть вправо-влево, красиво выставляя руку, а девочкам присесть, подражая Майе Андреевне. Почему-то шагнуть норовили девочки, а приседали все больше мальчики, и хоть что-то поделать с этой эмансипацией было трудно.
Тоня быстро отвернулась, чтобы не расхохотаться.
– И взрослые тоже такие же кренделя выписывают? – хмыкнул Федор.
– Нет, у нас как-то менее или более. Завтра придешь со мной на занятия – увидишь. Слушай, а ты не хочешь со мной вместе учиться танцевать? У нас в основном все парами ходят.
– Нас дядя Сережа будет учить? – проскрежетал зубами Федор, делая вид, что выхватывает кинжал.
Тут уж Тоня не выдержала и, сама не понимая, то ли хохочет, то ли всхлипывает от счастья, выбежала из зала.
– Мама, ты меня подождешь? – закричала вслед Катерина, неотразимая в своей танцевальной юбочке, танцевальных туфельках и новенькой французской маечке.
– Подожду, конечно, – махнула ей Тоня уже из коридора.
– Мы тебя подождем, – уточнил Федор, прикрывая за собой дверь зеркального зала.
В коридоре столпилось человек восемь родителей, готовых терпеливо ждать, пока их чада постигают основы той несказанной красоты, которая называется бальными танцами. Все они были знакомы с Тоней и сейчас просто-таки поедом ели глазами ее спутника. Народу сегодня было почему-то раза в два меньше, чем обычно, но все равно – слишком много! Целоваться в их присутствии было совершенно невозможно.
А хотелось. Очень.
Федор окинул взглядом коридорчик, и Тоня поняла, что он думает о том же.
– Плохи наши дела, – пробормотал он со вздохом. – Пошли картину пока посмотрим, что ли?
– О, про картину-то я и забыла! – воскликнула Тоня.
Да, последнее время им было не до картины, это уж точно. Антонелла, Федор Ромадин, Серджио, отец Филиппо, Джироламо – все вновь погрузилось в Лету. Остались просто Федор и Тоня.
– Она, что ли, в том зале?
– Именно так. Пошли, взглянем на нее, а там, может, и ваш красавчик появится. Надо мне на него посмотреть, чтобы знать, в кого стрелять в случае чего. А то вон вчера невинного человека, как ты помнишь, чуть не пристрелил…
Тоня ничего не могла с собой поделать – снова засмеялась. И так, хохоча, они с Федором вошли в высокий зал с колоннами.
Сразу слева от входа была сцена. А прямо напротив нее, в просторном проеме, задрапированном зеленоватой, тускло-золотистой тканью, висела картина в тяжелой, тоже тускло-золотой раме. Дымка эта золотистая была – как мгла времени, которая вдруг разошлась, повинуясь чьей-то непонятной прихоти, и открыла взору странное и страшное действо, творимое в покоях с высокими стрельчатыми окнами. Вместо стекол в этих окнах были витражи, и Тоня вспомнила разноцветные, праздничные, сияющие витражи кафедрального собора в Нанте. Солнечный свет, проникая сквозь них, окрашивал белое, мраморное, холодное великолепие собора в удивительно радостные, праздничные цвета.