Конан из Киммерии
Шрифт:
Они поехали по едва приметной тропе, опускающейся в такое глубокое ущелье, что солнце никогда не достигало его дна; порой тропа взбиралась так высоко на крутые склоны, что, казалось, они вот-вот осыплются под ногами, или вела по острым, как нож, граням, со склонами по обе стороны тропы, ведущими в бездонные, завешенные голубоватой мглой пропасти.
Солнце уже клонилось к закату, когда они достигли узкого тракта, вьющегося между склонами. Конан натянул поводья и направил коня на юг, почти перпендикулярно прежнему направлению их пути.
— Эта дорога ведет в деревню галзаев, — объяснил он. — Их женщины ходят здесь по воду. Тебе нужна новая одежда.
Поглядев на свою легкую одежду, Жазмина решила, что он прав. Ее туфельки из парчи были изорваны так же, как платье и шелковое белье, которые теперь мало что прикрывали. Одеяние, подходящее для улиц Пешкаури, не очень-то годилось для каменистой Химелии.
Доехав до поворота, Конан слез и помог Жазмине сойти с коня. Они ждали довольно долго. Наконец Конан, довольный, кивнул головой, хотя девушка ничего такого не заметила.
— Идет женщина, — сказал он.
Жазмина во внезапном порыве испуга схватила его за руку.
— Ты… ты не убьешь ее?
— Как правило, я женщин не убиваю, — ответил Конан, — хотя некоторые из этих горянок — сущие волчицы. Нет, — улыбнулся он, словно услышав хорошую шутку, — я ее не убью. Во имя Крома, даже заплачу ей за вещи! Как тебе это нравится?
Он достал горсть золотых монет и спрятал их обратно, оставив самую большую монету. Деви с облегчением кивнула головой. Ей казалось обычным явлением то, что мужчины убивают и гибнут, но при мысли о том, что она могла бы быть свидетельницей убийства женщины, дрожь пробежала по ее телу.
Наконец из-за поворота вышла долгожданная женщина, высокая худая галзайка, несущая огромный пустой бурдюк. Завидев их, она остановилась как вкопанная, бурдюк выпал у нее из рук. Она сделала движение, словно собиралась обратиться в бегство, но сейчас же сообразила, что Конан слишком близко от нее, чтобы ей удалось улизнуть, и стояла спокойно, глядя на них со страхом и любопытством.
Конан показал ей золотую монету.
— Если отдашь этой женщине свою одежду, — сказал он, — отдам тебе эту деньгу.
Горянка отреагировала сразу же. Широко улыбнувшись от удивления и удовлетворения, она с типично горским презрением к условностям охотно сбросила с себя вышитую безрукавку, сняла пышную юбку, брюки и рубашку с широкими рукавами, а также кожаные сандалии. Свернув все в узел, отдала сверток Конану, который передал его удивленной Жазмине.
— Иди за скалу и переоденься там, — приказал он, еще раз доказывая этим, что он не химелийский горец. — Сверни свое платье в узел и принеси мне, когда переоденешься.
— Деньги! — визгливо потребовала галзайка, с жадностью протягивая руку. — Золото, которое ты обещал.
Киммериец бросил ей монету, она поймала ее в воздухе, куснула для пробы, потом спрятала ее в волосы, наклонилась, подняла бурдюк и пошла дальше по дороге, лишенная стыда, равно как и одежды.
Конан ждал с некоторым нетерпением, пока Деви впервые в жизни оденется сама. Когда она вышла из-за скалы, он помянул Крома от изумления, и Жазмина ощутила прилив странного волнения при виде нескрываемого восхищения, написанного у него на лице. Она ощутила стыд, замешательство и укол тщеславия, которого до этого не ощущала, а от его горящего взора ее бросило в дрожь. Конан положил тяжелую ладонь на ее плечо и, повернув Деви, оглядел ее со всех сторон.
— О Кром! — сказал он, — В тех ниспадающих, неземных одеяниях ты казалась холодной, равнодушной и далекой, как звезды! Сейчас ты — женщина из плоти и крови! Ты ушла за скалу как Деви Вендии, а вышла как горская девушка — но в тысячу раз более прекрасная, чем все девки Забара! Была богиней, теперь — женщина!
Он с силой хлопнул ее по заду, и Жазмина, поняв это лишь как знак своеобразного уважения, не оскорбилась. Вместе с одеждой она словно сама изменилась. Ею овладели до сих пор сдерживаемые чувства и желания, словно бы, сбрасывая королевские одежды, она избавилась от уз предубеждений и условностей.
Но Конан не забывал о грозящей им опасности. Чем больше удалялись от Забара, тем менее правдоподобной была встреча с кшатрийскими отрядами, но он все равно постоянно прислушивался к отголоскам, свидетельствовавшим о том, что мстительные вазулы из Курума идут по их следам.
Устроив Деви в седле, Конан сам вскочил на коня и снова направил его на запад. Сверток с одеяниями, который девушка дала ему, он зашвырнул в тысячефутовую пропасть.
— Зачем ты сделал это? — спросила она. — Почему не отдал одежду девушке?
— Всадники из Пешкаури прочесывают горы, — сказал он. — Горцы будут в ответ нападать на них, а те — уничтожать деревни, которые им покорятся. Они могут направиться и на запад. Если бы они нашли девушку, которая носит твою одежду, то пытками заставили бы ее говорить, и она могла бы их навести на наш след.
— А что она сейчас будет делать? — спросила Жазмина.
— Вернется в деревню и скажет, что на нее напали. Скорее всего, за нами вышлют погоню. Но вначале она должна пойти набрать воды: если она осмелится вернуться без нее, будет избита. Это дает нам запас времени. Нас никогда не поймают. Еще до захода солнца мы пересечем границу Афгулистана.
— Здесь совсем не видно следов людских селений, — заметила Жазмина. — Даже для Химелии этот район слишком безлюден. Мы не встречали ни одной проложенной людьми дороги с тех пор, как покинули тракт, на котором встретили галзайку.
В ответ он показал рукой на северо-запад, где она увидела вершину, окруженную остроконечными скалами.
— Это Имш, — сказал Конан. — Горские племена строят свои деревни как можно дальше от этой горы.
Жазмина окаменела.
— Имш, — шепнула она. — Гора Черных Колдунов!