Конан из Киммерии
Шрифт:
Был виден солнечный блеск на остриях копий и остроконечных шлемах. Три тысячи закованных в сталь всадников гнали перед собой орду потрепанных воинов в тюрбанах на головах, которые убегали, как стая волков, огрызаясь на нападавших.
— Туранцы! — воскликнул Конан. — Это отряды из Секундерама. Что они здесь делают, демон их побери?
— А кого они преследуют? — спросила Жазмина. — И почему они так яростно дерутся? При таком преимуществе врага у них нет никаких шансов.
— Это пятьсот моих сумасшедших афгулов, — буркнул Конан, хмуря брови. — Они в ловушке и знают об этом.
Действительно, афгулы находились в тупике. Долина постепенно сужалась, переходя в глубокий овраг, заканчивающийся небольшой котловиной, окруженной крутыми, непреодолимыми стенами.
Наездников в тюрбанах загоняли в ту расщелину. Не имея другого выхода, они пятились туда шаг за шагом под дождем стрел и градом ударов. Туранцы теснили их решительно, но не слишком сильно. Они знали ярость доведенных до отчаяния горцев и прекрасно понимали, что загнали их в безвыходную ловушку. Узнав, что это воины из племени афгулов, они хотели их окружить и принудить покориться. Чтобы выполнить свой план, они нуждались в заложниках.
Их эмир был человеком дела. Когда он достиг долины Гурашах и обнаружил, что ни противника, ни эмиссара нет на месте встречи, он пошел дальше, доверяя своему знанию гор. Всю дорогу его войско сражалось с враждебно настроенными жителями гор, и многие деревни теперь зализывали раны. Эмир знал, что, наверное, ни он, ни один из его копьеносцев не вернется живым в Секундерам, потому что со всех сторон их окружают враги, но он был настроен выполнить приказ — любой ценой отнять у афгулов Деви и доставить ее Ездигерду в качестве невольницы или же, если это окажется невозможным, с честью погибнуть, отрубив ей голову. Конечно же, обо всем этом пара, глядящая на них с хребта, не имела ни малейшего понятия. Конан вертелся в беспокойстве.
— Почему они, демоны, дали себя загнать в ловушку? — спрашивал он. — Знаю я, что эти псы делали в этих краях: охотились на меня. Они заглядывали в каждую долину и, прежде чем успели опомниться, попали в ловушку. Несчастные глупцы. Они и в ущелье будут обороняться, но долго не продержатся. Когда туранцы затолкают их в котловину, то сделают с ними, что захотят.
Шум, доносящийся снизу, усилился. Яростно обороняющиеся афгулы в узком ущелье на короткий миг задержали одетых в броню всадников, которые не могли бросить на них все свои силы.
Конан мрачно нахмурился и беспомощно завертелся в седле, поигрывая кинжалом. Наконец он сказал без обиняков:
— Деви, я должен пойти туда. Найди какое-нибудь укрытие, в котором переждешь, пока я вернусь. Ты говорила о своем королевстве… ну, не буду делать вид, что считаю этих волосатых демонов своими детьми, но, кроме всего прочего, какие они ни есть, они мои люди. Вождь никогда не покидает своих людей, даже если они покидают его первыми. Им казалось, что они были правы, когда обвиняли меня… К демону, я не буду стоять в стороне и смотреть, как их вырезают! Я все еще вождь афгулов и докажу это! Спущусь вниз в ущелье.
— А что со мной? — запротестовала она, — Ты увез меня из моей страны, а сейчас хочешь покинуть в горах одну?
Конан мучительно раздумывал, так что жилы набрякли у него на висках.
— Это правда, — сказал он грустно, — Кром знает, что я сейчас должен делать.
Жазмина легко наклонила голову, и на ее прекрасном лице появилось странное выражение.
— Слушай! — вдруг воскликнула она, — Слушай!
Ветер донес до их слуха слабые отзвуки фанфар. Они взглянули в долину с левой стороны и заметили там длинные колонны всадников. Они ехали по дну долины, сверкая на солнце сталью копий и полированными шлемами.
— Это вендийская конница!
— Их тысячи! — сказал Конан. — Давно уже кшатрийские отряды не забирались так далеко в горы.
— Они ищут меня! — выкрикнула Жазмина. — Дай мне своего коня! Я поеду к моим воинам. С левой стороны спуск не такой крутой, можно съехать вниз. Ты иди к своим и скажи им, пусть продержатся еще минуту. Я направлю конницу в долину и ударю по туранцам! Возьмем их в клещи. Быстрее, Конан! Неужели ты хочешь, чтобы твои люди погибли из-за твоих желаний?
Его глаза горели дикой страстью, но он соскочил с коня и отдал поводья.
— Ты выиграла, — сказал он, — Мчи как тысяча демонов!
Жазмина свернула на склон по левую руку, а он быстро побежал по ребру, пока не достиг длинной потрескавшейся расщелины, в которой кипела битва. Ловко, как обезьяна, спустился вниз, используя углубления и выступы на скале, чтобы в конце концов спрыгнуть в гущу сражающихся. Вокруг раздавался крик и лязганье стали, визг и ржанье лошадей, шум падающих тел.
Едва его ноги коснулись земли, киммериец завыл, как волк, схватился за украшенную золотом узду, уклонился от удара сабли и вонзил свой кинжал в сердце ездока. В следующую минуту он уже был в седле, выкрикивая яростные приказы ошеломленным афгулам. Они какую-то минуту глядели на него с раскрытыми ртами, потом, видя опустошение, которое он производит среди врагов, вновь принялись за дело, без возражений принимая его возвращение. В этом адском хаосе не было времени на лишние вопросы.
Все новые и новые ряды всадников в остроконечных шлемах и позолоченных кольчугах вступали в ущелье, узкий распадок был полностью забит скопищем людей и коней; сражающиеся сшибались грудь в грудь, отбиваясь короткими ножами, нанося смертельные удары, когда удавалось размахнуться в такой толчее. Воины, упавшие с коня, уже не поднимались, затоптанные сотней копыт. В такой битве все решала грубая сила, а вождь афгулов имел ее за десятерых. В такие минуты люди охотно подчиняются укоренившимся привычкам, и горцы, привыкшие видеть Конана своим вождем, воспрянули духом.
Но численное преимущество все же имело значение. Напирающие задние ряды туранской конницы теснили передних в глубь узкого ущелья под сверкающие лезвия сабель афгулов. Горцы медленно пятились, оставляя за собой горы трупов. Разя и убивая, как сумасшедший, Конан не переставал задавать себе вопрос, от которого стыла кровь: сдержит ли слово Жазмина? Она ведь могла присоединиться к своим воинам и повернуть на юг, бросив киммерийца и его афгулов на верную смерть.
Но наконец, когда казалось, что прошли века этих мучительных сражений, в звоне стали и криках гибнущих прорезался новый звук. С пением труб, от которого затряслись горы, с нарастающим стуком копыт пять тысяч вендийских всадников ударили по коннице Ездигерда.