Концерт для виолончели с оркестром
Шрифт:
"А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою..."
– Ну и что?
– обозлилась Люда: все-то знает эта чечмечка!
– Я бы с таким никогда...
Но господин Майер ни с ней, ни с Ритой не заговаривал, так что ей не пришлось демонстрировать свое презрение к "фашисту". Зато Рабигуль за него доставалось.
– Чего эти фрицы сюда приперлись?
– ярилась Рита.
– У них что, своих, что ли, гор нету? Есть! Как их там? Ну, словом, есть горы.
– И своя вода есть, - подхватила Люда.
– Мы ж к ним не ездим!
Рабигуль хотела сказать, что немец полюбил Пятигорск
– Стране нужна валюта, - примирительно сказала она.
– Серафима Федоровна говорит, их путевки намного дороже наших.
– Еще б не хватало!
– воскликнула непримиримая Рита.
– Это ты у нас артистка, а мы вообще платили двадцать процентов, да еще подбросил профком на лечение.
Ни та ни другая не признавались даже себе, что хотели бы - еще как хотели!
– пообщаться с немцем - поговорить, как получится, а то и пройтись по аллее, - но гад Майер видел одну Рабигуль, с ними только здоровался, вежливо приподнимая шляпу, и эта его вежливость и тирольская шляпа с пером тоже вызывали бешенство.
– Гутен морген, гутен таг! Хлоп по морде - вот так так!
– хохотала Рита, ей вторила Люда, и обе при этом вызывающе поглядывали на Рабигуль.
Ох и не нравилась им эта чечмечка! Худая, как щепка, строит из себя фифочку. В карты не играет, в кино не ходит, все записывает что-то в своей дурацкой тетрадке. Однажды, когда Рабигуль ушла на процедуры, порылись в ее тумбочке, нашли, полистали тетрадку. Точки, палочки, какие-то знаки.
– Ноты, - определила Люда так, будто поймала Рабигуль на воровстве.
– Скажите, пожалуйста, музыкантша!
– Рита произнесла последнее слово почти с такой же ненавистью, как слово "фашист".
– Пиликает на своей скрипочке. Тоже мне, работа!
– Не на скрипке, - поправила ее грамотная Люда.
– На виолончели.
– Да какая разница!
– вспылила Рита.
– Работать надо!
Она прямо полыхала негодованием. Обе они полыхали. А уж когда возник на горизонте Володя, на которого засматривались все женщины в санатории...
– Что он нашел в этой дохлятине?
– Дома небось жена, дети!
– А эта, гордячка... Ах, ах, она такая скромница!
А сама бегает к нему в палату.
– Крадется на цыпочках. Думает, что мы спим, не слышим...
– Написать бы в ее профком...
– Или мужу. Вон - каждый день по письму...
– А что...
– призадумалась Люда, и ямочки заиграли на ее пухлых щеках.
– Да там нет домашнего адреса, - мгновенно поняла ее Рита.
– И фамилия неразборчива.
– При чем тут фамилия, - досадливо отмахнулась Люда от что ни говори, а глупой Риты.
– Фамилия небось общая, а вот то, что без адреса...
– Низкая пока у нас культура быта, - немного успокоившись, важно сказала Рита, вспомнив вчерашнюю передачу по телику.
– Положено ведь писать обратный адрес? Вот и пиши! А здорово было бы...
Никогда не признались бы себе эти две несчастные женщины в том, что отчаянно завидуют, что забиты и одиноки, замордованы грубыми мужиками, которых надо кормить и обстирывать, а толку от них - как от козла молока, и сыновья не учатся и не слушаются, грубят, матерятся,
***
"Все, подъем!" - весело сказала себе Рабигуль и встала. Какая пришла к ней жизнь! Какая огромная, неуходящая радость! Сейчас она оденется, выйдет из корпуса и быстрым шагом, изо всех сил сдерживаясь, чтоб не бежать, спустится с горы к источнику, мимо роскошных по склонам вишен, мимо маленьких крепких яблонь, мимо всей этой новорожденной зелени.
Белые и розовые лепестки летят к ее стройным ногам, падают на волосы, украшая их словно блестки; справа, внизу, крохотная прелестная церковь, мелодичный звон колоколов - сегодня Пасха!
– чисто звучит в утреннем воздухе. Все - счастье, все - диво.
А там, у источника, прислонясь плечом к каменной стенке, возвышаясь над всеми на голову, стоит белокурый и синеглазый рыцарь и ждет только ее, Рабигуль. Он вообще ее теперь ждет - везде и всегда. И всюду они теперь ходят вместе, такие счастливые, что не заметить этого невозможно. Кто-то откровенно любуется такой не похожей на другие парой, кто-то отводит в смущении взгляд, старики покачивают головами: они-то знают, чем обычно кончается настоящая, большая любовь - разлукой. Отчего, интересно, так происходит? Кто его знает... Может, оттого, что жизнь - простая, каждодневная, рутинная жизнь - неизбежно вступает с любовью в непримиримое противоречие? А ведь рутина всегда побеждает.
***
– Не хочу больше и слышать об этом!
– Рабигуль сердито махнула ножкой в сандалии с длинными ремешками, опоясывающими икры почти до колена.
– У нас с тобой так мало времени, а я, значит, буду шляться по процедурам?
– Но ведь тебе нужно, - радуясь ее решимости все ради него бросить, тем не менее возразил Володя.
– Смотри, какая ты худенькая.
– Тебе тоже нужное - улыбнулась Рабигуль, - а ты разве ходишь?
– Да ты взгляни на меня!
– расхохотался Володя.
– Меня ж об дорогу не разобьешь!
Посмотреть на него не предоставлялось никакой возможности: они сидели на выступе высокой скалы, беспечно свесив ноги в зияющую под ними пропасть, Володя крепко обнимал Рабигуль, защищая ее от ветра, прижимая к себе, а над ними тихонько пела знаменитая арфа - наконец они до нее добрались.
– Зачем же тебя сюда послали?
– закрыв глаза и перебирая Володины пальцы, сонно спросила Рабигуль.
Шум ветра, шорох листвы, плач арфы навевали на нее дрему. Да и не спали они все ночи! Куда девалась восточная застенчивость, природная сдержанность Рабигуль? Она же, природа, заставила ее распахнуться, раскрыться любви навстречу, и все полетело в тартарары. Рабигуль уже не возвращалась к себе, невозможно было друг от друга им оторваться, - презрев правила приличия, общественное мнение в лице Риты и Люды, наивные вопросы господина Майера: "Где вы все пропадаете?" - она любила, любила, любила.