Кондуит и Швамбрания (Книга 2, Швамбрания)
Шрифт:
ШВАМБРАНИЯ ПЕРВОЙ СТУПЕНИ
Вскоре это стало известно в Оськиной школе. И без того Оська с первого же дня приобрел популярность в своем классе. Одна из маленьких школьниц спросила на уроке, из чего и как получается сахар. - Я знаю, - сказал Оська.
– Сахар получается в школе. Временно заведующий школой Кочерыгин заменял отсутствующего ботаника. - Не по сути говоришь!
– сказал он. Оська добавил: сахар находят в керосине, который брызгается из-под земли. Временно заведующий смутился. На другой день он пришел в класс и сообщил, что, по наведенным им справкам, в земле добывают сахарин... Только не из керосина, а из угля. К Оське Кочерыгин стал относиться с большим почтением. Воспользовавшись этим, Оська нанес на большую классную карту контуры Швамбрании. Так как учитель естествознания и географии продолжал отсутствовать, то Кочерыгин в этот час вел "пустой урок". Палец временно заведующего заблудился в горах нового материка. - Какое государство тут жительствует?
– спросил временно заведующий, тыча пальцем в неведомую страну.
– Ну-ка? Кто знает? Класс не знал. - Это Швамбрания, - сказал Оська озорничая. - Как говоришь?
– переспросил временно заведующий. - Швамбрания!
– повторил Оська уже серьезно. - А нешто есть такая?
– нерешительно спросил временно заведующий. - Есть, - отвечал Оська.
– Позавчера-вчера один солдат даже уехал туда. - А почему в книжке ее нет?
– шумел класс. - Она еще на глобусе не нарисованная, - сказал Оська, - потому что новая страна. - А ну-ка, расскажи про нее все как есть, - сказал временно заведующий. И Оська вышел к карте. Весь урок до конца он рассказывал о Швамбрании. Он подробно сообщил флору и фауну материка Большого Зуба, и класс, затаив дыхание, слушал о диких конь-яках, живущих в ущельях Северных Канделябров. Оська поведал о войнах с Пилигвинией, о свержении Бренабора, о путешествии покойного Джека, Спутника Моряков, о злодеяниях Уродонала Шателена. Временно заведующий остался доволен уроком швамбранской
– Ну и памятливый у тебя чердак, удивление! И откеля ты все это вызубрил?.. Ну, садись. Ребята, - обратился он к классу, - чтоб к тому разу все это назубок и без запинки. Оська вернулся из школы в необычайном сиянии. - Швамбранию уже в школе учат, - сказал он гордо. И я едва не сел на пол. Но на другой день новый заведующий сам привел смущенного Оську домой. Он ласково вел его за руку и уговаривал отречься от швамбранской веры. А позади шли Оськины одноклассники и кричали: "Швабра! Швабра!.." Новый заведующий рассказал папе и маме о странных географических познаниях Оськи. Он просил повлиять на упрямого швамбрана. Оська хныкал и ссылался на таинственного солдата, который искал дорогу в Швамбранию. И вот когда на той же неделе мы гуляли с Оськой на площади, к нам подошли два молодых крестьянина в обмотках и с маленькими сундучками на спине. - Молодые люди, родные, уважаемые, где здесь... это...
– начал один скороговоркой, и мы замерли в страшном предчувствии.
– Где тут в штабармию пройтить? В красные добровольцы записаться... Так вот куда искал дорогу таинственный солдат!
ВХОД С УЛИЦЫ
Сыпной тиф качался по улицам в такт мерной походке санитаров и могильщиков. Тиф был громок в горячечном бреду и тих в похоронных процессиях. Катафалки тянули верблюды Тратрчока. Школа переезжала. Металась Швамбрания в поисках устойчивой истины, меняя правителей, климат и широты. И только дом наш незыблемо стоял на своем причале на старой широте, на прежней долготе. Он заржавел, он врос в дно - уже не пароход, а тяжелая, занесенная баржа, ставшая островком. Бури не могли пока еще вторгнуться в него, так как мама боялась сквозняков и закрывала форточки. Но, разумеется, кое-какие изменения произошли. Папа, например, носил френч, а не пиджак. Красный крестик на клапане кармана говорил о том, что отец - военный врач. Он работал в эвакопункте. Затем люди "неподходящего знакомства", знавшие всегда лишь черный ход квартиры, теперь все, словно сговорившись, являлись через парадный. Даже водовоз, которому как будто удобнее и ближе было идти через кухню, тре-бовательно звонил с парадного хода. Он топал через квартиру, он следил и капал. И ведра его были полны достоинства. Мы с Оськой приветствовали это разжалование парадного крыльца. Теперь между ним и кухней установился сквозняк непочтительности. И в нашей описи мирового неблагополучия был зачеркнут пунт первый (о "неподходящих знакомствах"). Первыми после революции позвонили с парадного слесарь и плотник. Аннушка открыла им, прося обождать, и пришла сказать папе, что "какие-то просят товарища доктора". - Кто такие?
– спросила мама. - Да так из себя мужчины, - отвечала Аннушка (всех пациентов она делила на господ, мужчин и мужиков). Отец вышел в переднюю. - Мы к вам, - сказали пришедшие, называя папу по имени и отчеству. Просьба выслушать нас. - На что жалуетесь?
– спросил папа, приняв их за пациентов. - На несознательность, - отвечали слесарь и плотник.
– Больницу при Керенском закрыли чертовы хуторяне, а теперь убыток здоровья трудящим. Мы вот комиссары назначенные... Папа никогда не мог простить Керенскому, что во время его краткого царения богатые "отцы города" из скупости закрыли общественную больницу. "Нэ треба!" - заявили они. А вот явились большевистские комиссары и заявили, что Совдеп постановил спешно открыть больницу, и назначили отца заведующим.
ТРОЕТЁТИЕ
Папа угостил комиссаров чаем. После их ухода он веселый ходил по квартире и напевал: "Маруся отравилась - в больницу повезут". - Это, как хотите, настоящая власть!
– говорил папа.
– Есть культурные тенденции. А что ваше Учредительное собрание? Это наш волостной сход. "Нэ треба" во всероссийском масштабе. "Ваше Учредительное" - это было сказано специально в пику теткам. Дело в том, что на нас со всех концов России посыпались голодающие тетки. Одна приехала из Витебска, другая бежала из Самары. Самарская и витебская тетки были сестрами, обе носили пенсне на черном шнурке и очень походили друг на друга, только одна вместо "л" говорила почти "р", а другая, наоборот, "р" произносила совсем как "л". Папа шутя прозвал их "учледиркой", а мы тетей Сэрой и тетей Нэсой. Обо они были ужасно образованные и беспрерывно толковали о литературе и спорили о политике, и если некоторые их сведения опровергал энциклопедический словарь, они говорили, что там опечатка. Потом приехала из Питера третья тетка. Питерская тетка заявила, что она без пяти минут большевичка. - А когда ты будешь ровно большевичка?
– спросил Оська, живо вскинув голову к стенным часам. Но прошли часы, недели, месяцы, а тетка не делалась большевичкой. Только она больше уже не говорила "без пяти минут". Она теперь уверяла, что "во многом она почти коммунистка". Питерская тетка поступила служить в Тратрчок, а тетя Сэра и тетя Нэса - в Упродком. В свободное время они рассказывали "случаи из жизни", спорили и воспитывали нас. Тетки настояли, чтобы нас взяли из школы, ибо, по их мнению, советская школа только калечила интеллигентную особь и ее восприимчивую личность (кажется, они так выражались). Они сами взялись обучать нас. Тетки считали себя знатоками детской психологии. Мы изнемогали от их наставлений. Они лезли в наши дела и игры. Разнюхав о Швамбрании, тетки пришли в восторг. Они заявили, что это необыкновенно-необыкновенно интересно и чудесно. Они просили посвятить их в тайны мира и обещали помочь нам. Швамбрании грозило тёточное иго.
Тогда швамбранские стратеги схитрили. Они завлекли теток в глубь швамбранской территории, а там в порядке посвящения мы раскрасили теток акварелью, заставили их ползать в пыли под кроватями, замуровали в пещеру с дикими зверями, то есть заперли в чулан с дикими крысами, и велели десять раз спеть гимн. - "У-ра, у-ра!
– закричали тут швамбраны все", - старательно пели в темноте усталые и раскрашенные тетки.
– Ура... Ой, что-то мне лезет на юбку!.. У-ра, у-ра!
– и упали... Туба-риба-се!.. Но когда мы потом объяснили им правила и приемы французской борьбы и велели им бороться на ковре без срока, отдыха, перерыва, решительно, до результата, несчастные тетки возмутились. Они назвали Швамбранию грубой игрой, глупой страной, недостойной воспитанных мальчиков. За это известный швамбранский поэт (не без влияния Лермонтова) написал в альбом тете Нэсе такое стихотворение: Три тетушки живут у нас в квартире. Как хорошо, что три, а не четыре...
МИР И ЛИЧНОСТЬ
– Отец хотя у тебя интеллигент, но довольно сознательный, - сказал Степка Атлантида.
– В общем, тоже на нашей платформе. Сам, видать, ты в доску сочувствующий. Тетка эта тоже немного разбирается. Но те две у вас сильно отсталые. Так сказал Степка Гавря, по прозвищу Атлантида, покидая нашу квартиру после двухчасовой дискуссии о личности и обществе. "Учледирка" выражалась так учено, что даже питерская тетка то и дело бегала тихонько смотреть в энциклопедическом словаре непонятные "измы" и "субстанции"... Вообще по-теткиному выходило так: посередке - умная и свободная личность, а все остальные - вокруг нее. Как этой личности кажется, то есть, значит, как она воображает, так все для нее и есть. И на остальное ей чихать!.. Степка же, обратно, утверждал, что семеро одного не ждут, главное - это компания, то есть когда люди сообща. А личность можно и за манишку взять, если она будет очень из себя воображать. На это тетки сказали, что мы со Степкой грубые реалисты. - Вот и неправда, - сказал я.
– Мы вовсе были гимназисты, а не реалисты. Тут тетки ехидно заметили, что реалисты - это не обязательно ученики реального училища. Реалисты - это те, кто думает, будто на свете есть только то, что все видят и щупают. Они называются еще материалистами и считают, что мир безусловно существует и распоряжается идеями и личностями. Тетки сказали, что это неверно. Они закричали, что мир не имеет права командовать свободными идеями и личностью, потому что, сказали они, возможно, что без идеи и мира-то никогда не было бы... Да, безусловно, существует только сама думающая личность, а все остальное ей, может быть, только представляется, как во сне... - А мы - личность?
– спросил Оська. - Дря себя безусровно ричность, - отвечала тетка Сэра. Эта идея нам очень понравилась. Мы решили, что все это может пригодиться для Швамбрании. Действительно, а вдруг мы в самом деле швамбраны, а Покровск, школа, дом, революция - все это нам только снится? Мы даже задохнулись от такого предположения. Тетки сели на диван. Тетя Нэса стала читать вслух русскую историю. - Валяги Люлик, Тлувол и Синеус, - читала тетя Нэса, - плишли плавить Лусью. Мы с Оськой занялись швамбранской историей. Мы принялись петь, бросать на пол стулья и вообще гремели что есть силы. Тетки попросили быть тише. Они сказали, что это неуважение к личности. - А нашей личности снится, что вас тут вовсе нет, - сказал Оська. - Может быть, вы вообще нам только представились?
– добавил я. Тетки пожаловались маме. Мама явилась. Но мы отнеслись критически и к маминому существованию. Мама заплакала и пожаловалась папе. - Это еще что за сопливый солипсизм?
– грозно сказал папа.
– Вот я сейчас тоже представлю себе, что вы на старости лет оба сели в угол. Нам не дали обедать. Папа объяснил, что ведь суп - это только сон, и если мы с Оськой такие свободомыслящие личности, то нам ничего не стоит представить себе, что мы уже сыты, и сам папа будто бы уже видел во сне, как мы обедали и даже сказали "спасибо". Словом, нам пришлось допустить, что суп - это не идея, а действительность и что, кроме нашей личности, существуют еще миллионы других, без которых не обойтись.
ВОКРУГ СОЛНЦА
Личность была для нас выкинута из мировой серединки. Огромный кругооборот событий захватил нас в школе и на улице. Но центробежные силы ничего не могли поделать с нашим домом. Он непоколебимо оставался падежной осью всей жизни. Все остальное, казалось нам, вертится вокруг него большой опасной каруселью. Так продолжалось до того дня, когда во время приема в переднюю пришел коренастый человек. Он был обут в черные чесанки, вправленные в резиновые боты. При нем был портфель и кобура. И Аннушка сразу определила в нем комиссара. - Граждане, извиняюсь, конечно, за неуместность, - сказал комиссар пациентам, - но меня пропустите без очереди. Я по делу. - Тута все ожидающие по делу!
– загалдела приемная.
– Нечего с портфелями вперед соваться! - Благородного строит, - сказала из угла толстая хуторянка. На коленях ее шевелился мешок. Там покрякивала жертвенная утка. В кабинете зажурчал умывальник. Потом дверь открылась. Вышел больной, застегивая ворот рубашки. Комиссар прошел в кабинет без очереди. - Мое почтение, - сказал он.
– Извиняюсь за неуместность, что не в черед. По революционному долгу, товарищ доктор... Я, извиняюсь, к вам как комендант города... - Присаживайтесь, товарищ Усышко, - сказал папа, узнав в коменданте хорошо знакомого сапожника, что прежде обувал всю нашу семью и часто захаживал к нам за книжками, которые он брал читать у папы.
– Что скажете хорошенького, товарищ Усышко? - Выбираться вам придется, товарищ доктор, - сказал комендант, фактически съезжать с квартиры. Тратрчок расширяется. Недостаток местов. Извините за беспокойство, но придется в двухдневном порядке... Папа подумал: "Вот... начинается... добрались". И папа сказал, поправив красный крестик на кармане: - Товарищ Усышко, я буду протестовать... Я не позволю в двухдневный срок выкидывать меня бесцеремонно, как какого-нибудь буржуа. Мне кажется, что трудовая интеллигенция имеет право требовать к себе более чуткого внимания со стороны власти, с которой она работает в полном контакте... - Ладно, денек накину, - сказал комендант, - но больше уж никак. А насчет контакта и не успоряю. И со своей стороны вам обстоятельную квартиру обнаружил... на Кобзаревой... бывшего Андрея Евграфовича дом, Пустодумова... Ничего квартирка... И перевозка, конечно, наша. - Согласитесь, что я сначала должен посмотреть квартиру, - сказал папа. - Смотрите на здоровье!
– отвечал комендант.
– За осмотр денег не берем... А шестого, значит, пришлю подводы... Ну, засим пока!.. И комендант собрался уходить. Но тут взгляд его упал на папины ботинки. - Ну как?
– спросил комендант.
– Носите? - Ношу!
– сердито отвечал папа. - Левый не жмет?
– озабоченно спросил комендант.
– Нет? Видите, я тогда говорил, это только сперва, а потом разносится. - Я должен вам откровенно сказать, товарищ Усышко, - съязвил папа, - что это у вас выходило удачнее, чем так сказать... - С какой стороны смотреть, товарищ доктор!
– засмеялся комендант. Штиблеты-то вы заказывали, а теперь кое-что, извиняюсь, не по вашей мерке делается. Может, где и жмет. Весть о предстоящем переселении ошеломила и потрясла нас с Оськой. Мы увидели, что центр мира сместился. Историю заказывали не в нашей квартире, Вероятно, в таком положении оказались современники Коперника. Они привыкли считать, что человек - соль Вселенной, а Земля - пуп мироздания, а оказалось, что Земля - крупинка среди тысячи подобных. Подчиняясь внеземным силам, она ходит вокруг Солнца.
НА НОВУЮ ГЕОГРАФИЮ
Невиданный караван шествовал по Брешке. Десять верблюдов Тратрчока везли наш скарб. Были свернуты, подобно походным знаменам, гардины и портьеры. Сложенные кровати со сверкающими шишками гремели, как коллекция гетманских булав. Сияли доспехи самоваров. Большое трюмо лежало озером. В нем плескалась опрокинутая Брешка. Дрожало пружинное желе матрацев. На другой подводе скакали, топтались стреноженные венские стулья, похожие на жеребят. В белом чехле ехало стоя пианино. Сбоку оно напоминало хирурга в халате, прямо - рысака в попоне. Веселый возчик, правя одной рукой, просунул другую в резрез чехла. Он тыкал в клавиши и старался подобрать на ходу "Чижика". Вещи выглядели непристойно. Даже вечно перпендикулярные умывальники и буфет лежали навзничь, вверх дверцами. Публика глазела на нас. Вся наша интимная домашность была обнародована. Было неловко, и хотелось отречься. Папа с посторонним видом шел по тротуару. Но мама героически шагала в голове каравана. Она шла за передним возом, усталая и безрадостная, словно вдова за гробом. В руках ее был поминальный список вещей. Оська шел впереди всех с кошкой в руках. На переднем возу высоко вверху, как раджа на слоне, сидела Аннушка. Ее опахивал лист пальмы. Аннушка держала чучело филина. Далее следовал я. Я нес драгоценный грот с шахматной узницей. Швамбрания переезжала на новую географию. Шествие замыкала колонна теток. Новая квартира встретила нас холодно и гулко. Насмешливое эхо передразнивало наши голоса. Возчики двигали тяжелые книжные шкафы. Папа развел в мензурке немного спирту и угостил возчиков. Возчики говорили промеж себя: - Ай спирт! Враз берет... - Да, это вот лекарство!.. Мозговая касторка. На ходу мозги прочистит. - Капитон, заходи с того боку!.. Книг-то!..Книг!.. Мать честная! И куды это столько? - А ты думаешь, у человека в нутре ковыряться так себе, как в носу?.. Тут, брат, тыщу книг прочтешь, да и то обмишулишься: не в тою кишку заедешь!.. Тетки ходили за возчиками и следили, чтоб они чего не взяли, ибо теперешний народ, сказали тетки, чрезвычайно вольно обращается с чужой собственностью. В одной комнате висела изящная люстра с бахромой из стекляруса. Люстра осталась от Пустодумова. Тетки залюбовались ею. - Что? Уж свою повесили?
– спросил явившийся комендант.
– Фасонная люстрочка! Петроградской работы небось? Тетки замялись. Я открыл уже рот, чтобы сообщить, откуда люстра, но тетка Нэса, как ширма, заслонила меня. - Да, да, товалищ, - торопливо сказала тетка, - петлогладской лаботы люстла. Когда комендант ушел, несколько смущенные тетки стали уверять меня, что они поступили вполне честно. Пустодумову, дескать, все равно бы люстру не вернули, а государство и без люстры обойдется.
ВЛАДЫЧЕСТВО ВЕЩЕЙ
Уже стихал резонанс комнат. Вещи задавили эхо. Мы нашли укромный уголок для грота королевы. Кроме того, этот же угол мог легко быть переоборудован в цирк, вокзал, тюрьму. Швамбрания утверждалась. Папа, стоя на стремянке с молотком в руках, вешал на стену портрет доктора Пирогова и картину академика Пастернака "Лев Толстой". Папа ораторствовал. Стремянка казалась ему трибуной. - Сегодня я лишний раз убедился, - говорил папа, - что мы - жалкие рабы вещей. Вся эта громоздкая рухлядь держит нас в своей власти. Она связывает нас по рукам и ногам. Я бы с наслаждением оставил половину всего этого на старой квартире!.. Дети! (Леля, вынь сейчас же гвоздь изо рта! Не знаешь элементарных правил гигиены!..) Я... говорю, дети, учитесь презирать вещи!..
Затем мы с Оськой пошли пристраивать на стене в столовой раскрашенное блюдо-барельеф. На блюде выпятился замок и гарцевали рыцари. Вдруг гвоздь вырвался из стены. Блюдо ударилось об пол. Рыцари погибли, а от замка остались одни развалины-руины. Папа прибежал на дрызг. Он накричал на нас. Он назвал нас варварами и вандалами. Он сказал, что даже медведя можно научить бережно обращаться с вещами... Был произнесен целый скорбный список загубленных нами предметов: королева, трость, вечное перо и т. п. и т. д. Мы вздыхали. Потом я напомнил папе, что он несколько минут назад сам учил нас презирать вещи. Папа совсем рассвирепел. Он сказал, что сначала надо научиться беречь вещи, потом их заработать, а после уж можно начать презирать их. Вечером по комнате с убитым лицом бродила мама. Чтоб не терять мелких вещей и не тратить время на их поиски, мама записала на особом листке, что где лежит. Теперь она уже второй час искала эту самую бумажку...
УТЕРЯНЫ СЛЕДУЮЩИЕ ДОКУМЕНТЫ
Во взбаламученном аквариуме медленно осаживался песок. Рыбки радужными колибри порхали в зелено-хрустальных водорослях. Рыбки вились у малахитового стекла и чувствовали себя дома. Стены новой квартиры утратили ледяную чужесть. Комнаты обживались. Прежний уют был восстановлен на новом адресе. И папа, глядя на люстру, говорил за ужином: - Революция... (Ося! Доешь морковку: в ней масса витаминов...) Революция, я говорю, полна жестокой справедливости... Действительно: кому по праву должна была принадлежать эта квартира? Толстосуму-купцу или врачу? Вообще я считаю, что пролетариат и интеллигенция могут найти взаимный подход. - Боже мой! Кто из нас в душе не коммунист?
– говорили тетки. Через день у нас забрали пианино. Тратрчок готовился к каким-то торжествам. Хор бойцов репетировал санитарную кантату. Хору было необходимо на одну неделю пианино. Мобилизовали наше. Мамы как раз не было дома, и она унесла в сумочке охранные грамоты на пианино, выданные ей Уотнаробразом как учительнице музыки. Папа произнес перед умыкателями пианино небольшую речь об интеллигенции и пролетариате, а также упомянул о взаимном контакте. Но это не помогло. Тогда папа сказал, что ему пианино не жалко, но дело в принципе и он дела так не оставит и, если надо, дойдет до Ленина. И папа сел писать письмо в редакцию центральных "Известий". Пианино выносили, как покойника. Аннушка причитала, и тетки плакали соответствующе. Мама пришла, узнала, побледнела. Она села, заморгала. Она спросила очень быстро: - Вынуть успели? Тут папа с размаху сел на стул, а тетки окаменели. Оказалось, что мама привязала изнутри пианино к верхней крышке потайной сверток. Там были четыре куска заграничного мыла и пачка давно уже никудышных "николаевских" денег, бумажек... Тут окаменели мы с Оськой. Дело было в том, что неделю назад мы подсмотрели, как мама готовила этот сверток. Мы тогда поняли, что его запрячут в какое-нибудь надежное место. У нас тоже имелись вещи, не предназначенные для постороннего глаза, и мы незаметно сунули в сверток кое-какие швамбранские документы. Здесь были карты, тайные планы походов, манифесты Бренабора, гербы, письма героев, афиши Синекдохи и другие секретные манускрипты из швамбранской канцелярии. Теперь все это уехало в Тратрчок. Швамбрания была в опасности. Настройщик мог обнаружить нашу тайну. Мама решительно встала, вытерла глаза и пошла в Тратрчок. Я вызвался сопровождать ее. Мама была растрогана. Она не подозревала, что мы с ней идем выручать швамбранские документы.