Конец хазы
Шрифт:
– Вы думаете, что вы налетчики?
– закричал Пинета, потрясая сжатыми кулаками: - Портачи!
Барабан откинулся немного назад и посмотрел на Пинету серьезно.
– Что вы хотите этим сказать?
– Портачи!
– повторил Пинета с удовольствием.
– Вы думаете, что вы увезли инженера Пинету, Михаила Натановича?
– Именно так, - подтвердил Барабан.
– Портачи!
– в третий раз повторил Пинета, - вы увезли художника Пинету. Инженер Пинета - мой дядя - в прошлом году умер!
Все
– Инженер Пинета в прошлом году умер?
– переспросил Барабан.
– Что значит умер?
– Умер, как все умирают, - так это и называется; если бы вы тогда меня не увезли, так и я бы пожалуй умер. От голода.
– Он сошел с ума, - закричал Барабан, - гоните его! Этого не может быть! Не может быть, чтобы инженер умер!
Барин встал и не торопясь подошел к Барабану. Он наклонился к нему через стол, спокойно следя, как краска сбегала с лица, которое стиралось перед ним, как мел стирается губкой, и сказал, опустив углы губ и всматриваясь в Барабана с презрением:
– Эх ты... задница овечья!
Барабан, не поднимая головы, блеснул исподлобья глазами, снова побагровел, вытащил из заднего кармана револьвер и с силой, которой от него нельзя было ожидать, вдруг ударил Пинету в лоб рукояткой револьвера.
Пинета взмахнул руками и без крика свалился на пол. Тогда Барабан сорвался с места, с яростью закричал и ударил Пинету ногой в лицо.
И этот новый удар как будто сбросил с рук Барабана веревку. Он схватил табурет и принялся с размаху бить им по телу, которое под каждым новым ударом послушно отбрасывалось назад.
Он топтал Пинету ногами и бил по лицу до тех пор, покамест лицо не превратилось в красный блин с закрытыми глазами.
Тогда Пятак схватил его за руку и сказал, становясь так, чтобы защитить Пинету от новых ударов:
– Будет!
И схватив Пинету под мышки, он вытащил его из комнаты, проволочил через коридор и с помощью Мани-Экономки уложил на кровать.
– Его Барабан измордовал, - ответил он на расспросы Мани, - ты за ним тут походи, пожалуйста; он будет настоящий фай, помяни мое слово!
Он вернулся обратно и, еще не дойдя до комнаты, в которой так неожиданно был разыгран Турецкий Барабан, услышал горячий разговор. Он сразу же узнал ровный и вежливый голос Сашки Барина.
– О чем тут говорить? Ясно, конечно, что дело не в этом Пинете. Дело в том, что за последнее время ты склевался и потерял голову. Твое личное дело, Барабан, возиться со всякими девчонками, но чтобы это не касалось работы! Или чорт с тобой, бросай хевру и открывай гопу на Обводном.
Пятак засмеялся и отворил двери.
Барин попрежнему сидел на том же самом месте; он забросил ногу за ногу, курил и при каждом слове кривил гладкие, как бы отполированные губы. Барабан стоял перед ним,
– Я у тебя тогда спрашивал, какого дьявола нам нужен этот инженер? Когда мы приехали, я на лестнице спросил, - знаешь ли ты человека, которого нам нужно взять?
– "Цивилизация, современная техника, Запад!" - вдруг передразнил он хрипловатым картавым голосом, расставив немного ноги и закинув голову совершенно так, как это делал Барабан, - "меня не интересуют бумаги, давайте нам наховирку и звонкую монету!"
Пятак подошел к нему сзади, дернул за рукав и глазами показал на Шмерку Турецкого Барабана.
Тот все еще не поднимал головы, но снова начал багроветь, почему-то начиная со лба, на котором выступили крупные капли пота.
Барин вгляделся в него, замолчал и принялся тащить из кармана своих офицерских брюк портсигар.
Барабан перевел затрудненное дыхание и поднял голову. Он был почти спокоен.
– Ладно, довольно разговоров, - сказал он, поглядев на обоих налетчиков так, как будто ничего не случилось.
– Работа назначена в пятницу?
Он стукнул кулаком по столу и закончил:
– Так значит работа будет сделана в пятницу!
Сушка жила на Васильевском Острове, на -ом переулке, у старой финки Кайнулайнен.
Это была старая высохшая финка, которой ничего не платили за комнаты, даже не уговаривались о плате и только удивлялись тому, что хотя она вовсе ничего не ест, но живет и даже страдает желудком.
Финка не жаловалась, не плакала, но каждый день писала по-фински открытки и опускала их в почтовый ящик, из которого уже более 2-х лет не вынимались письма...
Сергей шел за Сушкой, чуть пошатываясь, прищуривая то один, то другой глаз так, чтобы свет от фонаря разлетелся тонкими стрелами, и внезапно раскрывал глаза так, чтобы фонарь снова повис над улицей неподвижным и тяжелым шаром.
– Чорт меня возьми, куда я иду за этой шмарой? Мне нужно скрываться, уйти в нору, в подворотню, в землю.
Он взял свою спутницу под руку и заглянул в лицо. Сушка шла, опустив голову, похлопывая тросточкой по своей ветхой юбчонке.
– Сушка! Как тебя зовут?
– А тебе на что это знать, миленький?
– А кто это тебя окрестил Сушкой?
– Мой типошничек.
Какая-то густая сырость вдруг поползла Сергею за ворот пиджака, спустилась по спине и разошлась по всему телу. Он задрожал, поднял ворот и заложил руки в рукава.
– Бр... холодно. Что же это такое типошничек?
– Ну пойдем, пойдем, тут мильтоны шляются.
Они прошли освещенные улицы, - тротуары почернели, дома слились в огромные сплошные ящики с беспомощными, мигающими окнами.