Конец хазы
Шрифт:
– Где?
– это я тебе скажу на Бармалеевой. Один ювелир...
– Ну как, идет?
Тетинька замолчал и стал задумчиво сощелкивать с колен хлебные крошки.
– Жара!
– Подо мной без жары еще не работали.
– Погоди, Сашка. Мы подумаем!
– Кто это мы?
– Да я со Жгутом!
– Я твоего Жгута дожидаться не буду. Будешь работать, так приходи сегодня вечером на Бармалееву. Нет, так...
Сашка Барин прошел к дверям и у самых дверей столкнулся с вертлявым мальчишкой. Мальчишка носил длинную кавалерийскую шинель и в руке держал тросточку.
– Вот и Жгут!
Жгут, не здороваясь, пошел к столу, сбросил фуражку и выплюнул из рта папиросу.
– Слышали, братишки?.. Гришка Савельев засыпался.
Барин вернулся, закурил и сел, положив ногу на ногу.
– На квартире! Пришли и взяли. Лягнул кто-то... Теперь плохо, пожалуй, стенку дадут.
Жгут побегал по комнате, хлопнул себя по лбу и закричал:
– А про Кольку Матроса слышали? Я его вчера в Народном доме встретил; он открыто признал - хвастал, е... его в душу мать. Говорил, что всех продаст.
Жгут подошел к Сашке Барину.
– Не скажись дома, Сашка, он ведь про вашу хевру знает!
– Ничего не знает. Воловер.
– Он говорил, что скоро начальником бригады будет, меня звал на службу в угрозыск.
Тетинька выругался по матери, Сашка Барин равнодушно посмотрел на Жгута своими оловянными бляхами.
– Жгут, - сказал Тетинька, - есть работа. Барабан нахлил.
– Малье!
– Если малье, так сегодня вечером приходи на Бармалееву. Там договоримся. Дело посое.
Барин кивнул головой и вышел.
– Аристократ, конечно, и сволочь, - сказал Тетинька, подмигнув глазом на двери, - но фартовый же парнишка, ничего не скажешь, честное слово.
Пустыри, хазы, ночлежные дома города, 200 лет летящего чорт его знает куда своими проспектами, иногда поднимаются на стременах. Наступает время работы для фартовых мазов, у которых руки соскучились по хорошей пушке. Шпана, до сих пор мирно щелкавшая с подругами семечки на проспектах Петроградской стороны и Васильевского Острова, катавшаяся на американских горах в саду Народного дома, проводившая вечера в пивных с гармонистами или в кино, где неутомимый аппарат заставлял американок нежного сложения подвергаться смертельной опасности и быть спасенными Гарри Пилем, любимым героем папиросников, - теперь оставляет своим подругам беспечную жизнь.
Зато в гопах в такие дни закипает работа: в закоулочных каморках, отделенных одна от другой дощатыми перегородками барыги, скупают натыренный слам, наводчики торгуют клеем, домушники, городушники, фармазонщики раздербанивают свою добычу. Гопа гудит до самого рассвета, и если бы ювелир Пергамент в такую ночь встал с постели и провел два часа на Свечном переулке, так он соорудил бы целый арсенал под прилавком своего магазина.
Первым со скучающим видом вошел Барин. За ним Тетинька и Жгут.
Барин вытащил ноган и приблизился к прилавку. За прилавком стоял пожилой еврей, который, судя по внешнему виду, верил в бога и аккуратно платил налоги.
– Ключ!
Из второй комнаты, в глубине магазина, выбежал молодой человек с пробором.
Он зашел было за прилавок, потер руки, поклонился, но тут же увидел ноган Сашки Барина и побледнел так, как будто ему за это хорошо заплатили.
– Ключ!
Пожилой еврей затрясся, замигал глазами, ущипнул себя за подбородок и опустил руку в карман пиджака.
Жгут перевернул на стеклянной двери дощечку с надписью: "Закрыто".
Ключ с трудом влез в замочную скважину и отказался повернуться.
– Не запирается! Не тот ключ!
Сашка Барин оборотился к двери, и тогда пожилой еврей, верящий в бога, сорвался с места. Серебряная вилка полетела в окно и воткнулась в подоконник.
– А, шут те дери!
– заорал Тетинька, вытаскивая револьвер, - выходи из-за прилавка, сволочь!
– Зекс!
– сказал Барин.
Он подошол к хозяину и приставил ноган к животу, на котором болталась цепь с брелоками.
– Последний раз говорю, дадите ключ или нет?
Рука вторично опустилась в карман, и на этот раз ключ повернулся дважды.
– Теперь пройдите, пожалуйста, в соседнюю комнату, - вежливо заметил Барин.
Молодой человек с пробором открыл рот и окаменел; Тетинька дал ему пинка, он завизжал поросенком и, механически шагая, отправился в соседнюю комнату.
Пожилой еврей уже сидел там, закрыв лицо руками, качался из стороны в сторону и говорил по-еврейски.
Тетинька утвердился на пороге с револьвером в руках и начал утешать своих пленников.
– Ничего, ребята! Тут ни хрена не поделаешь, бывает! Дело наживное. Очистили - и никаких двадцать. А вы еще вилкой бросаетесь, сволочи! Рази можно?
– Не мои вещи, не мои вещи, - бормотал еврей.
– А рази можно чужими вещами торговать? Что ты!
Барин быстро и аккуратно укладывал драгоценности в небольшой чемодан. Жгут набивал карманы часами и кольцами; через несколько минут он тикал с головы до ног на разные лады.
– Готово.
Барин остановился на пороге соседней комнаты.
– Ложитесь!
– Ложитесь, вам же лучше будет, малявые!
– подтвердил Тетинька.
Молодой человек с пробором вскочил и лег на пол с таким видом, как будто это доставляло ему большое удовольствие.
– Лицом вниз!
Пожилой еврей со стоном грохнулся на пол.
– Кажется, того...
– сказал Тетинька.
– Если вы закричите или поднимитесь с пола раньше, чем через полчаса, сказал Барин, - так... Впрочем вставайте, чорт с вами, и помогите вашему старику! Он, кажется, умирает.