Конец хазы
Шрифт:
Некоторые затруднительные Обстоятельства заставляют Меня просить вас не отказать в нижеследующей Просьбе. Будьте добры 23-го июля сего года в 7 часов Вечера положить на крайнее Левое окно Грибовского пустыря, что на Песочной улице, 1025 р. 65 к. золотом в Запечатанном конверте. Извиняюсь за некоторую Назойливость, которого трудно избегнуть в Подобного рода Делах.
Позвольте также Уведомить Вас, что в случае которого конверта на месте Не окажется, то Мы никак не можем, к искреннему Сожаления, поручиться за вашу Драгоценную жизнь.
В случае Же, если вы доведете вышеуказанную Мысль до сведения мильтонов, то Мы никак не ручаемся за Жизнь И вашей Глубокоуважаемой Супруги.
С почтением Турецкий Барабан."
На конверте было написано красным карандашом: "Дяде - для передачу по Назначения".
Внизу за подписью стояла печать.
Сергей вгляделся в печать: это была церковная печать церкви Гавриила архангела.
Он снова огляделся вокруг, отыскал глазами небольшой пенек, поросший мхом, и уселся на этот пенек, схватившись руками за голову и напрасно стараясь собрать разбегающиеся мысли.
– Так значит Фролов... вор... или нет, скорее... этот... как называется... налетчик.
– Но если он - налетчик, если она была с ним, так значит... так значит... так значит... Не может быть.
Он стал ходить по лужайке, заложив руки за спину, в одной руке крепко сжимая записную книжку Фролова.
– Так где же она?
– сказал он сам себе, остановившись в раздумьи и потирая рукою нахмуренный лоб.
Раскрытый бумажник, лежавший на траве, возле трупа, обратил на себя его внимание.
Он поднял бумажник, сунул его в карман френча, снова застегнул френч, стер линии, служившие барьером, снова положил труп Фролова лицом вниз, в землю, отыскал брошенный в траве браунинг.
С силой разжимая пальцы руки, уже начинающей коченеть, он вложил в нее револьвер, достал бумажник и, собирая в строку танцующие перед глазами буквы, снова прочел о том, что Фролов в своей смерти просит никого не винить.
Тут только он заметил, что все время не выпускает из рук записной книжки Фролова.
Он заглянул в эту записную книжку, прочел на оборотной стороне переплета кроваво-красную подпись "Memento mori" и увидал под надписью плохо нарисованный череп с двумя костями.
Он подумал немного, хотел было положить книжку туда, откуда он ее взял, но вместо этого положил ее в карман своих шашечных штанов.
Никого не было видно кругом: он опустил ворот пиджака, нахлобучил на уши фуражку и зашагал между деревьев на городскую дорогу.
Особым распоряжением все дома были вновь учтены и перенумерованы.
На месте угловатого фонаря с резными нумерами появился фонарь, похожий на китайский веер.
Но учет миновал пустыри и полуразрушенные здания. Таким образом хазы выпали из учета, из нумерации, из города. Они превратились в самостоятельные республиканские государства, неподведомственные Откомхозу.
За полуразрушенным фасадом засел бунт против нумерации и порядка.
Этот бунт был снабжен липой, удостоверяющей личность республиканца.
Нельзя решиться на большое дело без делового разговора. Мелкая шпана уговаривается на Васильевском - в "Олене", в Свечном переулке, в гопах, разбросанных по всему городу.
Но мастера своего дела скрываются в хазу, единственное место, где честный налетчик может сговориться о деле, пить, спать и даже любить, не кладя ногана под подушку.
В хазе совещаются, обсуждают планы на работу, пропивают друзей, идущих на жару - на опасное дело.
Ненумерованный бунт, скрывшийся за полуразрушенным фасадом, часто бывал штабом бродячей армии налетчиков; штаб руководил борьбой и давал боевые задания.
Было время, когда хороший налетчик еще не поддавался регистрации.
Эти времена теперь вспоминают мертвецы, расстрелянные порядком, и у них дрожат истлевшие сердца, и кости ударяются одна о другую.
– Уважаемые компаньоны! Наше последнее дело потребовало неотложно быстрое совещание, больше того, нужно уже ускорять всю механацию, пора!
Шмерка Турецкий Барабан ударил кулаком о стол и побагровел от гнева.
– Вы уже знаете, что этот проклятый жиган Васька Туз сгорел из-за какой-то говенной покупки. В чем дело? Почему нарушают работу, вы - горлопаны, вы прават-доценты! Разве так работают, разве работают на стороне, когда вас ждет дело большого масштаба? Что же вы молчите? Отвечайте!
Никто не отвечал; все молчали; каждый работал на стороне.
Барабан продолжал, успокаиваясь:
– Но не в том-то дело. Подработки происходят, как нужно. Вчера мы увезли инженера. Барин, расскажи об инженере.
Сашка Барин поднял голову - узенькая красная полоска от высокого воротника кителя осталась у него на подбородке. Он медлительно отложил в сторону недокуренную папироску и начал:
– Инженера Пинету мы увезли для подработки по сейфам. Барабан наколол его как хорошего специалиста. Вчера Барабан говорил с ним, и он обещал сделать все, что надо; он берется приготовить в 5 - 6 дней, если ему доставят все, что нужно для работы. На мой взгляд этот инженер может оказать нам услуги насчет телефонной станции.
Барин замолчал, снова всунул в рот папироску и достал из кармана зажигалку.
– Аз эр из клуг, бин их шейн*1, - сказал Барабан с презрением, - эту предпоследнюю пусть он оставит для нас. На это мы справимся без инженера Пинеты. Пятак, что нового у тебя?
Сенька Пятак был франтоватый мальчишка лет 22-х. Он носил черные усики, вздернутые кверху, и ходил в брюках с таким клешем, что нога болталась в нем, как язык в колоколе.
Веселый в пивушке, в кильдиме, на любой работе, он терялся на этих собраниях, которые устраивал Турецкий Барабан. Турецкий Барабан всегда любил торжественность и парламентаризм.