Конец хазы
Шрифт:
Человек с пробором впал в транс и только тихо посапывал.
– Ну, шут с ними!
– сказал Тетинька, - айда!
Они вышли, закрыли за собой дверь и заставили ее конторкой.
Жгут завертывал в клочок бумаги часовые инструменты, стекла.
– Жгут, ты засыплешься из-за этой дряни! Айда!
Ключ повернулся в замке сперва изнутри, потом снаружи.
Первым вышел Жгут. За ним Тетинька и Барин.
На углу они постояли немного, закурили, поговорили о погоде и разошлись в разные стороны.
На углу Рыбацкой улицы, против пустыря, на котором все собаки Петроградской стороны познают радость жизни, стоит ресторан Прянова.
В этот ресторан каждую ночь приходят с дамами военморы в удивительных штанах, лавочники в пиджаках и косоворотках и просто так неизвестные люди. Эти люди предпочитают носить пальто с кушаком и фуражку с золотыми шнурами, надвинутую на глаза или сброшенную на затылок.
Если никому неизвестный человек, как всякий человек, хорошо знает все, что было вчера, то он никогда не уверен в том, что его ожидает сегодня. Поэтому в карманах его пальто на всякий случай лежат еще 2 - 3 шапки: беспечная кепка, строгий красноармейский шишак и хладнокровная, как уголовный кодекс, панама.
Военморы тащат из кармана бутылочку, пьют ерша и, полные морского достоинства, до поздней ночи играют на биллиарде.
Лавочники скромно слушают музыку и терпеливо, подолгу выбирают подходящую для короткой встречи подругу.
Просто так неизвестные люди садятся по-двое, по-трое где-нибудь в уголку и говорят о том, что Васька Туз сгорел, а Соколов продает, о том, что Седому посчастливилось найти посую хазовку на Васильевском и что лягавые ходят за Паном Валетом Шашковским.
Внизу на улице возле ресторана Прянова гуляют барышни в цветных платочках, повязанных по самые глаза. Они гуляют от одного кинематографа до другого, от Молнии до Томаса Эдиссона и обратно, лущат семечки, рассматривают снимки боевика в 24-х частях, поставленные под стекло витрины, скучают и ищут друга на час, на ночь, на год, на целую вечность.
К полуночи, когда гаснут кинематографические огни, проспект Карла Либкнехта погружается в темноту, - только ресторан Прянова еще сверкает, шумит, волнуется, и биллиардные игроки гулкими, как револьверный выстрел, ударами пугают кошек, уже сменивших собак и подобно собакам испытывающих на заброшенном пустыре живейшее из жизненных наслаждений.
Тогда начинается жаркая работа для милиционеров. Посетители Пряновского ресторана, нагрузившись вволю, начинают сомневаться в реальности и целесообразности всей вселенной: они начинают крушить все вокруг, и иная барышня из сил выбивается, чтобы спасти ночь, уговорить буйного друга и увести его от беспощадного, как мировой закон, мильтона.
Сергей Травин бродил по городу.
Он искал в ночлежных домах, в пивных, в самых глухих притонах, человека, имя которого - С. Карабчинский - стояло в письме, полученном от старушки в малиновом чепчике и прозвищем которого - Турецкий Барабан - было подписано письмо за церковной печатью. Любой агент сказал бы, что у него губа не дура, потому что за этим же самым человеком в течение года безуспешно охотился уголовный розыск по делам, перед которыми похищение какой-то стенографистки было пустою шуткой.
Сергея не знала шпана.
Его считали, не без оснований, за лягавого, и при появлении его в гопах на Обводном канале, на Свечном 11, - тотчас умолкали или начинали говорить о достоинствах Кораблика перед Машкой Корявой, о погоде, о кинематографе, о политике, притворяясь либо простыми папиросниками, либо молчаливыми служащими трамвайного парка.
Однажды в чайной на Лиговке Сергей рискнул показать какому-то клешнику, с которым разговорился по-дружески и вместе пил чай, письмо за подписью Турецкого Барабана.
Клешник внимательно прочел письмо и посмотрел на Сергея, чуть-чуть сдвинув брови:
– Чего?.. Наводишь?
– Я хочу узнать, не скажете ли вы мне, где найти этого самого человека, который подписал письмо?
Клешник вскочил и, ни слова не говоря, побежал к двери.
Уходя, он обернулся к Сергею и сказал, скривив рот и грозя ему кулаком:
– Что же ты, лярва, думаешь, что я своих продавать буду?..
Как-то ночью Сергей забрел в ресторан Прянова, поднялся наверх и сел за стол, прямо напротив зеркала.
Из зеркала на него посмотрело лицо, которое он не узнал и которое стоило продать за николаевские деньги.
Он пересел за другой столик и спросил пива.
Ресторан был полон.
Под картиной, изображающей не то сосновый лес осенью, не то гибель Помпеи, расположилась компания подгулявших торговцев, которыми распоряжался толстый, багровый человек с обвислыми усами.
Багровый человек одновременно ругал официантов, шутил с барышнями и с удивительным искусством подсвистывал струнному оркестру.
Недалеко от них, за круглым столиком, сидели трое парнишек лет по 15-ти, задававших форсу и игравших под больших.
Один из них, заложив ногу на ногу, каждую минуту кричал струнному оркестру:
– Наяривай, наяривай!
– и открывал, круглый как яйцо, глаз.
Двое других спорили друг с другом о достоинствах какой-то Лельки Зобастенькой, курили без конца и беспрестанно пили пиво.
Говорили все разом, и смешанный говор изредка прорезывала мелодия знаменитой "мамы".
Веселенькие цветочки прыгали на обоях, с золоченых карнизов спускались какие-то кудрявые гардины, на стене, прямо напротив Сергея, было прибито объявление:
"Согласно постановления администрации
Сквернословие воспрещается.
С виновных в таковом будет взиматься штраф".
Внизу в уголку было приписано мелкими буквами:
"Коли так, так и чорт с вами".
Сергей приглядывался к своим соседям.
Рядом с ним сидели два молчаливых посетителя, которые, не обращая никакого внимания на все, что происходило вокруг, спокойно тянули пиво, изредка обмениваясь друг с другом двумя-тремя словами.