Конец Осиного гнезда(изд.1960)-без илл.
Шрифт:
Он умолк и неожиданно обратился к Гюберту, попросив у него разрешения закурить.
Гюберт, к моему удивлению, разрешил. Фома Филимонович достал кисет, свернул цигарку и задымил.
— Так-так… - задумчиво промолвил Гюберт.
– Значит, ты знал Эденберга… - И, повернувшись ко мне, продолжал: - Представляете себе?
Я кивнул.
— Самого старика Эденберга я, правда, почти не знал, - сказал он. Видел лишь один раз, даже плохо представляю, как он выглядел, а вот с сыном его мы вместе учились.
— Правильно!
– подтвердил Фома Филимонович.
– Был у него наследник,
— Совершенно верно, - подтвердил Гюберт.
– Карлом, как и отца.
Я диву давался. Искусство старика поражало меня. Откуда такая бойкость? Я и не представлял себе, что с гауптманом Гюбертом можно было заговорить о чем-либо, не относящемся непосредственно к делу.
— Сынок-то его больше по разным странам ездил, - продолжал Фома Филимонович, - к нам сюда редко заглядывал. Непоседа был, за девками все волочился и такой хлюпенький с виду, не в батьку… А одевался с шиком, всем, бывало, господам нос утрет. И в музыке силен был. Выйдет в сад, в беседку, и в сопилку свою дует и дует… И как у него терпежу только хватало. А за год до смерти батьки пропал куда-то. Совсем пропал. Слух прошел, что громом его убило где-то в горах…
— Ерунда!
– заметил Гюберт.
– Он в крушение попал в Польше в 1915 году и погиб.
— Видишь… - покачал головой Фома Филимонович.
– Хорошим людям не везет. А хозяин после его смерти совсем сдал. Любил его шибко…
— Да… В хороших руках ты был, старик!
– одобрительно произнес Гюберт.
– Придется попробовать тебя.
— Попробуйте, - отозвался Кольчугин.
— Ружье тебе дам отличное, - сказал Гюберт.
– Посмотрю, какой ты охотник.
— А чего смотреть, - заметил Фома Филимонович.
– Я ведь зазря не гож болтать, господин начальник. Непривычный к этому сызмальства. Каков есть, таков есть. Будут у нас и зайчишки, и тетерева, и глухарей сыщем. Они, правда, одно время откочевали отсюда, подались на Смоленщину, а ноне, как я примечаю, опять тут объявились. Недавно за дровами с солдатами ездил, своими глазами двух видел. Здоровенные, сытые, красавцы! Я все загодя проверю, обнюхаю и поедем наверняка. Мне вот все недосуг было. То трубы почистить надо, то дровишек запасти, то с конями, а тут опять снегу поднамело. Не в обиду будь сказано - ленивые солдаты вам попались!
Гюберт энергично потер ладонью о ладонь и встал.
— Попробуем. Обязательно попробуем… - сказал он и обратился ко мне: - Почему вы не подстригаете бородку?
Я провел рукой по голове и признался:
— Разленился.
Гюберт покачал головой и ничего не сказал.
— Можно идти мне, господин начальник?
– спросил Кольчугин.
Гюберт вдруг принял свой обычный холодно-безразличный вид. Он надменно кивнул. Старик вышел, а вслед за ним и Гюберт. Минуту спустя ко мне забрел Похитун.
Уставший и голодный, он был мрачен. Хоть он и бахвалился, что является завзятым охотником, я этому не верил. Вид его после охоты говорил об обратном.
— О чем вы тут?
– спросил он, наверняка зная, что у меня был Гюберт, и притом необычно долго.
Я рассказал о беседе Гюберта с Кольчугиным.
—
– отозвался Похитун о Фоме Филимоновиче.
– И языкатый… Вы обедали?
— Не успел.
— Пойдемте. У вас ничего нет?
— Пока нет, но к вечеру выдадут.
Похитун разочарованно сморщился, и мы отправились в столовую.
26. МОСКОВСКИЕ РОДСТВЕННИКИ
Следующий день начался с того, что меня вызвали к Гюберту. Он принял меня в своем кабинете и объявил, что завтра начнутся пробные прыжки с парашютом.
Я выразил полную готовность.
Затем Гюберт вынул из кармана ключи в кожаном чехольчике и подошел к сейфу. Дверца сейфа открылась с шипящим свистом.
Гюберт подал мне листок бумаги, на котором его рукой по-русски были написаны шесть фамилий и адреса передаваемых мне на связь агентов, а также пароли. С этими людьми мне предстояло "работать" на нашей стороне.
— Запишите, если не сможете вызубрить и запомнить, - сказал Гюберт. Они будут знать лишь вас одного. Друг с другом незнакомы.
Я придвинулся к столу и вооружился карандашом.
— Я сейчас вернусь, - сказал Гюберт и вышел.
Мне слышно было, как он пересек гостиную, как хлопнула дверь другой комнаты. Я остался в кабинете один. На столе лежали какие-то заметки, расшифрованные телеграммы на специальных бланках, гербовая круглая печать и рядом с ней открытый металлический футляр для ее хранения. С моего места была отлично видна внутренность сейфа, стопка папок, какие-то книги в цветных коленкоровых переплетах, пистолет "Парабеллум" без кобуры.
Стоило мне протянуть руку - и любой документ или печать оказались бы у меня. Я мог сделать несколько оттисков гербовой печати. Я мог ознакомиться с содержанием расшифрованных телеграмм. Я мог, наконец, поинтересоваться содержимым сейфа. Но я даже не шелохнулся. Я вспомнил сверток, доставленный Доктору. Значит, проверка не прекращалась. Конечно, все предметы разложены на столе с таким расчетом, чтобы можно было легко и сразу определить, к чему я прикасался. А возможно, что Гюберт наблюдает за мной откуда-нибудь.
Я сидел не двигаясь минут восемь-десять, стараясь запечатлеть в своей памяти все, что надо было, о шести предателях-агентах. Потом я сделал себе условные пометки на листке бумаги.
Вернулся Гюберт.
— Ну как?
– поинтересовался он.
— Кое-что записал, а потом сожгу, - сказал и вернул ему список.
Гюберт положил листок в сейф, закрыл дверцу, окинул коротким взглядом стол и сел.
В это время в соседней комнате послышались шаги и раздался осторожный стук в дверь.
— Да!
– бросил Гюберт.
Вошел Похитун. Он на цыпочках пересек комнату по диагонали, приблизился к столу и осторожно положил перед Гюбертом бланк телеграммы.
Я уже давно заметил, что, являясь перед "грозные очи" гауптмана, Похитун становится как бы меньше ростом. Так было и сейчас.
Гюберт пробежал телеграмму глазами и, взглянув на Похитуна, строго спросил:
— Ну, кто оказался прав?
— Вы, господин гауптман, - подобострастно ответил Похитун и спросил: Можно идти?