Конец сказки

Зуев Ярослав Викторович

– Сон? Какой сон?

– Я даже не знаю, как его назвать. Сейчас долго рассказывать, в подробностях, но…

– Мы никуда не спешим, – заверил Атасов, так что, если хочешь поделиться…

– Просто, он невероятно правдоподобный, понимаешь? До того, что я, если честно, сразу и врубиться не мог, ты это, или просто снишься. И, – Бандура понизил голос, – до сих пор этого точно не знаю…

– Это я понял, – сказал Атасов.

– Видишь ли, много лет назад я попал в аварию, и едва не погиб, хоть должен был, понимаешь? Любой бы погиб на моем месте, а я – по сути, отделался сущими пустяками. Мама, потом, когда меня уже выписали из больницы, сказала всего один раз, что мне, наверное, предстоит

сделать что-то очень хорошее… Раз какая-то добрая сила сохранила мне жизнь. Вот я и делаю, в меру своих способностей…

– Ты ведь этот гребаный мир не создавал, так? – спросил Атасов после продолжительного молчания. – Ты просто пытаешься выжить, верно? Вопрос – в чем ты, собственно, виноват? В том, что попал в паршивое время?

– Так то оно так, – вздохнул Бандура, которого эти слова не очень-то утешили, – только от этого не становится легче, знаешь? Мама мне все детство читала на ночь. Помню, примерно в то время мы прочли книгу о разных бактериях, вирусах и прочих микроорганизмах, вызывавших раньше, в прошлом, эпидемии всевозможных страшных болезней. Вроде чумы, оспы или холеры, которые свирепствовали в средневековой Европе, и унесли жизней не меньше, чем войны. И о медиках, которые изобретали разные вакцины, иногда ценой собственной жизни, потому что или сами заражались во время всеобщего мора, или вообще испытывали препараты на себе, и все – ради того, чтобы помочь другим, совершенно чужим людям. Не за бабки, квартиры и ордена.

Атасов кивнул понимающе. Возможно, некогда он и сам читал нечто подобное. Или даже читали ему, как знать?

– Замечательная была книга, – продолжал Андрей. – Жаль, не помню названия. Так вот, в ней была история про мальчика, которого покусала бешеная собака. А спас Пастер, кажется, придумавший вакцину против этого жуткого заболевания. И потом мальчик служил Пастеру всю жизнь, а когда он умер, то продолжил его дело. Или это самого Пастера покусала бешеная собака, а потом он разработал вакцину? – Бандура задумался. – В принципе, какая разница? Помню, после той книги, и тех слов, что слышал от матери, о моем особенном предназначении, она произнесла их всего один раз, и это только придало им веса в моих глазах, я мечтал стать микробиологом. Тоже победить какую-нибудь хворь, вроде СПИДа, спасти много жизней. Сделать что-то по-настоящему хорошее, понимаешь? Стать настоящим человеком…

– Наши нынешние чиновники-казнокрады полагают себя очень серьезными людьми, – вяло заметил Атасов. – Или я ошибаюсь?

– Разве между словами серьезный и настоящий можно поставить знак равенства? По-крайней мере, если они прилагательные, сочетающиеся с существительным человек.

– Нет, – Атасов покачал головой. – Нельзя.

– Потом я хотел стать хирургом, мама это, конечно приветствовала, еще бы, какая мать будет против того, чтобы ее ребенок стал медиком? Еще, только не смейся, я думал, что буду учителем. Только не таким, какой вышел из Эдика. Ведь от учителя зависит гораздо больше, чем от врача. Врач лечит людей, задача учителя состоит в том, чтобы эти люди появились. Ведь человек, после рождения, рискует со временем превратиться в животное, хоть, при этом, будет продолжать ходить на двух ногах и говорить, а не мычать или лаять.

– Я бы не стал оскорблять животных, – заметил Атасов. – Частенько сравнения не в пользу людей.

– От учителя зависит, чтобы было наоборот.

– Не от него одного, – заметил Атасов. – От всего общества. В больном, вроде нашего, сам учитель обречен на деградацию и вымирание.

– Было время, я мечтал стать летчиком, а после Чернобыля – пожарным. Правда, кто сейчас назовет тех ребят, которые сбили пламя сразу после аварии, по именам. Всем плевать.

– Не всем, – возразил Атасов.

– Впрочем, быть

может, это и не так важно, как кажется. Пожарные в Чернобыле совершили подвиг и погибли. То, что большинство людей, оставшихся в живых исключительно благодаря этой жертве, гораздо больше интересует, кого чаще трахает примадонна, или, какими дезодорантами пользуется та или иная теннисистка, чтобы от нее не воняло потом, совершенно ничего не меняет. Было время, я даже хотел стать сыщиком вроде комиссара Катанья, чтобы защищать честных людей от бандитов. – Андрей в упор посмотрел на Атасова. – А потом сам стал бандитом. Наверное, маме и в страшном сне не могло привидеться, что случится именно так.

– Ну, – неуверенно проговорил Атасов, – наверное, не все потеряно, Андрюша…

– Ты так думаешь?

– Если верить эзотерикам, – сказал Атасов после очередной паузы, – судьба каждого человека предопределена. События, случившиеся в прошлом и те, что только произойдут в будущем, на самом деле происходят одновременно, с точки зрения измерений, находящихся выше нашего.

– Как это? – Андрей вскинул брови.

– Ну, толком-то никто не знает, так это, или нет. Но, попробуй представить, что мы с тобой снимаемся в многосерийном сериале. Изо дня в день. С точки зрения киномеханика, который держит в руках бобину с кинолентой, нет принципиальной разницы между первым и последним кадром. Усекаешь? И тот и другой у него на ладони, свернутые в тугой рулон. При желании, он может зарядить пленку в кинопроектор другой стороной. Или пускать снова и снова, тысячу раз подряд. Правда, не знаю, что скажут ему на это зрители? Как и то, кто они вообще такие, эти зрители, сидящие в зале…

– Боги? – предположил Бандура.

– Боги, – кивнул Атасов. – Быть может, и так. Но, не в большей степени, чем мы с тобой для стайки золотых рыбок из аквариума.

Андрей обдумывал эти слова какое-то время.

– Если это так, Саша, – сказал он, наконец, – то этот самый киномеханик, о котором ты говоришь, сидящий измерением выше, способен монтировать кадры с нашим участием, как ему заблагорассудится?

– Он, скорее всего, занимается этим, время от времени, – подтвердил Атасов. – Тасует, как карты в колоде. Просто мы этого не замечаем.

– Жаль, что нельзя забраться к нему в аппаратную с ножницами, снять с полки бобину с отснятой кинопленкой, чтобы вырезать кое-какие куски, правда? И вклеить новые.

– Угу, – согласился Атасов. – Жаль. Но, похоже, этого сделать нельзя.

– Тогда твоя теория – говно.

– Говно, – кивнул Атасов. – Только она не моя. Ладно, Бандура. Что мы тут с тобой сидим, как засватанные? Поехали к тебе домой, если ты все равно не хочешь в больницу. А то я, типа, задницы не чувствую. Да и перекусить не мешает. У меня, после того как я к Артему Палычу в квартиру ворвался, во рту – маковой росинки не было. Так Бандура и язву заработать недолго, хоть, что-то подсказывает мне, нам с тобой болячки в старости не грозят, типа, как и пенсия, между прочим. Если только мы не переквалифицируемся в управдомы, как Остап Бендер у Ильфа с Петровым. Конечно, я мог бы прихватить со стола Поришайло пару бутербродов, тем более что он не стал бы возражать, я так думаю. Но, это показалось мне неудобным с этической точки зрения.

– Ты ворвался в квартиру Поришайло?! – потрясенно переспросил Андрей.

– Точно, – кивнул Атасов. У него не было времени рассказать историю своих заключений в городе. Тем более, раз Армеец и Волына сошли по пути, то, что случилось между ним и Артемом Павловичем, их больше не касалось. Он только рассказал о гибели Правилова, но не стал вдаваться в подробности. – Ворвался. К тому времени он уже отобедал, но переварить проглоченное, я ему, вероятно, помешал.

– Ты с ума сошел. Зачем ты это сделал?