Конец Великолепного века, или Загадки последних невольниц Востока
Шрифт:
Стали разносить кофе и трубки, и нубийки принялись плясать под звуки дарабукк (глиняных барабанов), в которые били женщины: одной рукой они держали его, а другой — ударяли по нему. Наверное, семья рейса была не настолько богата, чтобы приглашать белых альмей; нубийки же танцуют ради собственного удовольствия. Лоти, главная танцовщица, изображала подобающую случаю пантомиму, ведя за собой четырех женщин, которые лихо отплясывали неистовую сальтареллу [50] , которую я уже описывал; танцуют ее повсюду одинаково, разница лишь в темпераменте исполнения.
50
Сальтарелла — быстрый итальянский танец.
Во время одной из пауз между танцами и музыкой рейс усадил меня возле
— Наполеон.
Он, казалось, меня не понял. Я несколько удивился, но подумал, что, наверное, это имя было известно лишь в период Империи.
— Вы знали Бонапарта? — спросил я у него.
Он откинул голову с торжественно-мечтательным видом и принялся распевать во все горло:
— Йа селям, Буонабарте! (Привет тебе, о Бонапарт!)
Я не мог удержаться от слез, слушая, как старик исполняет старинную египетскую песню, славящую того, кого они называли Султан Кебир [51] . Я попросил его исполнить всю песню, но он помнил лишь некоторые строки:
Ты заставил нас страдать в разлуке с тобой, о генерал, пьющий кофе с сахаром! О чудный генерал с нежными щеками, твой меч разил турок! Привет тебе!
О ты, чья шевелюра так прекрасна! С того самого дня, как ты вошел в Каир, город засверкал, словно хрустальная лампа, привет тебе!
51
Большой Султан.
Тем временем рейс, равнодушный к воспоминаниям, вернулся к детям; похоже, готовилась какая-то новая церемония.
В самом деле, дети выстроились в два ряда, остальные гости тоже поднялись, им предстояло пройти по деревне, сопровождая мальчика, которого вчера уже водили по улицам Каира. У дома стояла лошадь в роскошной попоне и сбруе, мальчуган, на вид лет семи, одетый в девичью одежду и с женскими украшениями (наверное, взятыми на время), сел в седло, а двое родственников поддерживали его с каждой стороны. Он был горд, как император, и, по обычаю, держал у рта носовой платок. Я опасался разглядывать мальчика слишком внимательно, так как знал, что жители Востока боятся «дурного глаза», но успел подробно рассмотреть процессию, тем более что в Каире мне не доводилось видеть ничего подобного. Там процессии с муттахиром мало чем отличаются от свадебных кортежей. Здесь же я не увидел обнаженных комедиантов, разыгрывающих сражение с помощью копий и мечей; только несколько нубийцев, встав на ходули, дрались на длинных палках, чтобы привлечь внимание зрителей. За ними шли музыканты, потом дети, одетые в праздничные костюмы, их вели пятеро или шестеро факиров или дервишей, распевавших духовные маввали [52] . Затем ехал мальчик верхом на лошади в окружении родных, и, наконец, замыкала шествие группа женщин из этой семьи, и среди них — танцовщицы без покрывал, при каждой остановке процессии они принимались исполнять свои сладострастные пляски, выбивая дробь ногами. Несколько мужчин несли курильницы с благовониями; дети опрыскивали зрителей розовой водой из флаконов (кумкум). Но самым главным действующим лицом на этом торжестве был, несомненно, цирюльник, державший в руке какой-то загадочный инструмент (некоторое время спустя бедное дитя должно было испытать на себе его применение); меж тем помощник цирюльника размахивал прикрепленной на конце копья табличкой, где были нарисованы атрибуты его профессии. Перед муттахиром шел один из его товарищей, к шее которого была привязана дощечка для письма, школьный учитель сам изобразил на ней шедевры каллиграфического искусства. Позади лошади одна из женщин беспрестанно разбрасывала соль — от дурного глаза. За процессией шли специально нанятые женщины, которых приглашают плакальщицами на похороны, но они сопровождают также и свадебные кортежи и процессии по случаю обрезания со своими неизменными «улю-лю-лю!», известными еще с глубокой древности.
52
Мавваль — песня, песнопения.
Нубийские танцоры. Художник Людвиг Дойч
Пока процессия шествовала по малолюдным деревенским улицам Шубры, я остался с дедушкой муттахира, с превеликими усилиями заставив рабыню не ходить с остальными женщинами. Мне пришлось прибегнуть ко всемогущему слову «мафиш», чтобы запретить ей делать то, что она считала долгом вежливости и своей религиозной обязанностью. Негры накрывали на стол и украшали комнату листьями. Я же пытался вызвать просветление в памяти старика, громко называя ему славные имена Клебера и Мену. Но он вспомнил лишь полковника Бартелеми, бывшего начальника каирской полиции, получившего известность за свои роскошные костюмы и гигантский рост. В честь Бартелеми были сложены любовные песни, которые знали все:
Мой возлюбленный носит расшитую шляпу; его пояс украшен байтами и розочками.
Я хотела обнять его, но он сказал мне: «Aspetta!» («Подожди!»). О! Как сладка его итальянская речь! Да хранит Аллах моего любимого с глазами газели!
До чего же ты прекрасен, Фарт-ар-Руми (Бартелеми), когда ты провозглашаешь мир, держа в руке фирман!
СИРАФА
По возвращении муттахира все дети расселись по четверо за круглые столы, где почетные места занимали школьный учитель, цирюльник и дервиши. Остальные взрослые ждали, когда дети насытятся, чтобы тоже сесть за стол. Нубийцы примостились у дверей, получив остатки угощений, объедки которых они, в свою очередь, раздали сбежавшимся на шум нищим. Таким образом, кушанья обошли гостей всех рангов, а кости достались бездомным собакам, привлеченным запахом мяса. Ничто не должно было пропасть от яств этого патриархального пиршества, и, как бы ни был беден хозяин, любое живое существо могло рассчитывать на причитающееся ему праздничное угощение. Среди людей состоятельных принято раздавать мелкие подарки бедным семьям, что несколько облегчает участь последних.
Однако наступал неприятный для муттахира момент, которым должен был завершиться праздник. Детям велели встать, и без сопровождения взрослых они зашли в комнату, где находились женщины. Дети пели:
О ты, его тетка со стороны отца! О ты, его тетка со стороны матери! Приди приготовь сирафу.
Все, что происходило потом, я знаю только со слов рабыни, присутствовавшей на церемонии сирафы.
Женщины дают мальчикам шаль, четверо из них берутся за ее углы, а в середину кладется дощечка для письма. Школьный староста (ариф) читает молитву, а мальчики и женщины повторяют за ним каждую фразу. Они просят всеведущего Аллаха, кому «известен путь, по которому движется черный муравей, и то, над чем этот муравей трудится в часы ночного бдения», чтобы он даровал благословение этому мальчику, который уже умеет читать и знает Коран. От его имени они благодарят отца, заплатившего за уроки, и мать, которая с колыбели учила его говорить.
«Да дозволит мне Аллах, — говорит мальчик своей матери, — увидеть, как ты будешь сидеть в раю, как тебя будут приветствовать Марьям (Мария), Зейнаб, дочь Али, и Фатима, дочь пророка».
Дальше восхвалялись дервиши и школьный учитель, который объяснил и помог детям выучить разные главы из Корана. За этой протяжной песней последовали другие, не столь торжественные:
«О вы, стоящие вокруг девушки, — пел арнф, — я препоручаю вас заботам Аллаха, когда вы красите глаза и смотритесь в зеркало! А вы, собравшиеся здесь замужние женщины, следуйте тому, что сказано в тридцать седьмой суре „ас-Саффат“ и будьте благословенны! Но если среди вас есть женщины, состарившиеся в безбрачии, вас следует побить туфлями и разогнать!»
Во время этой церемонии по комнате носят сирафу, и каждая женщина кладет на дощечку мелкие деньги, потом эти деньги собирают в платок, который дети относят в дар дервишам.
В комнате, где собрались мужчины, муттахира сажают на высокий стул, по обе стороны от которого становятся цирюльник и его помощник, держа наготове инструменты. Перед мальчиком ставят медный тазик, куда каждый из присутствующих должен положить свой подарок. Затем цирюльник уводит мальчика в соседнюю комнату, где в присутствии двух его родственников производит операцию, а чтобы не было слышно стонов, играют цимбалы. Гости, не обращая больше внимания на виновника торжества, остаются в доме почти на всю ночь, пьют шербет и кофе, хмельной напиток бузу (густое пиво), которому отдают предпочтение негры; несомненно, именно его называл Геродот ячменным вином.
Бродячий суфий
КАМЕННЫЙ ЛЕС
На следующее утро я не мог придумать, чем бы заняться, пока не поднимется ветер. Рейс и все матросы предавались сну с полным пренебрежением ко времени, что так трудно понять людям севера. Мне пришла в голову мысль оставить рабыню на фелюге, а самому отправиться на целый день побродить по Гелиополю, находящемуся в одном лье отсюда.