Конец всех песен
Шрифт:
– Нуждаетесь?
– сказал он.
– В каком смысле?
– Я женщина. Я старалась измениться, но безуспешно. Я просто замаскировала себя, и ты сразу же понял это. Гарольд нуждается во мне. Мой мир нуждается во мне. Ты знаешь, миссионерская работа. Я не была бездеятельной в Бромли, Джерек!
– Уверен, что не была, Амелия, дорогая.
– Если только у меня нет чего-нибудь важного, чтобы оправдать свое существование...
– Ничего нет более важного, чем ты сама, Амелия.
– О, я понимаю философию, которая утверждает это, Джерек...
– Я не говорил философски, я констатировал факт, Амелия. Ты - все, что мне дорого в моей жизни.
– Ты очень добр.
– Добр? Это правда!
– Я чувствую то же самое к тебе, как ты знаешь, мой дорогой. Я не люблю Гарольда. Я вижу, что нет. Но у него есть определенные слабости, которые могут быть уравновешены моей силой. Что-то во мне было удовлетворено раньше, что не удовлетворяется больше. По-своему, в самой твоей уверенности, твоей невинности, ты сильный...
– У тебя есть... как это... характер?... который отсутствует у меня.
– Ты свободен. У тебя есть концепция свободы настолько огромной, что я едва начинаю ощущать ее. Ты был воспитан в убеждении, что нет ничего невозможного, и твой опыт подтверждает это. Я была воспитана, что почти все невозможно, что жизнь - это страдание, а не радость.
– Но если я имею свободу, Амелия, ты имеешь совесть. Я даю тебе мою свободу. В обмен ты даешь мне свою совесть, - он говорил серьезно.
– Разве это не так?
Она посмотрела ему в лицо.
– Возможно, - она вернулась к своим чашкам, подняв поднос. Джерек вскочил, чтобы открыть дверь.
– Но хочет ли этот мир того, что мы вместе сможем дать ему?
– Он может нуждаться в нас больше, чем осознает.
Она взглянула на него, когда он последовал за ней в кухню.
– Тогда, Джерек Корнелиан, я подозреваю, что ты унаследовал хитроумие своего отца.
– Я не понимаю этого.
– Ты способен состряпать самые убедительные аргументы применительно к случаю. Ты намеренно пытаешься успокоить меня.
– Я изложил только то, что было у меня на уме.
Она задумчиво мыла чайные чашки, протягивая чистые ему. Не зная что делать с ними, он лишал их веса, так что они и поплыли к потолку и колыхались под ним.
– Возможно, мой дорогой.
– Особенно это с самого начала я искал в тебе, ты помнишь.
Она улыбнулась.
– Правда.
– Значит в сочетании мы что-то даем миру.
– Нет, - сказала она, - этот мир не нуждается во мне. Зачем я ему?
– Давать ему содержание.
– Ты говоришь только об искусстве.
– Содержание очень важно для него, без этого внешняя сторона быстро теряет смысл.
– Ты видишь мораль только в искусстве?
– она поискала чашки, заметила их у потолка и вздохнула.
– Содержание картины заключается в ее значении.
– А не в предмете изображения?
– Думаю нет. Мораль дает смысл жизни. Во всяком случае форму.
– Содержание это не форма?
– Без содержания форма пуста.
– Я не понял тебя. Я не привык спорить в таких терминах.
Они вернулись в гостиную, но она направилась в сад. Он пошел за ней. Воздух наполнял сладкий запах множества цветов. Она недавно добавила насекомых, нескольких птиц, поющих на деревьях и кустах.
Было тепло, солнце расслабило их обоих. Они пошли, держась за руки, по тропинке между розовыми клумбами, как гуляли в их первые дни вместе. Он вспомнил как она исчезла из его рук, когда он был готов поцеловать ее. Он выкинул из головы дурные предчувствия.
– Что, если бы эти кусты были без листьев, - сказал он, - если у роз не было бы запаха, у насекомых цвета. Они были бы неудовлетворительными, а?
– Они были бы незаконченными. Хотя есть современная школа живописи... была такая школа, в мое время... которая делала из этого достоинство. Они, кажется, назывались флейтистами, я не уверена...
– Возможно, отсутствие чего-то, должно было тоже что-то говорить, Амелия.
– Не думаю, чтобы художники, стремились к этому. Они утверждали, что нужно рисовать только то, что видит глаз. И, я уверена, это невротическая теория в искусстве.
– Вот! Неужели ты лишишь этот мир своего здравого смысла? Позволишь ему стать невротическим?
– Я считала его таким, когда впервые пришла сюда. Теперь я поняла что-то, и что является невротическим в сложном обществе, может абсолютно здоровым в примитивном. И во многих аспектах, должна сказать, твое общество имеет много общего с теми, которые наши путешественники встретили, когда впервые высадились на островах южного моря. Чтобы быть грешником, человек должен знать, что это такое. Это моя ноша, Джерек, а не твоя. Хотя ты, кажется, просишь возложить ее на себя. Ты видишь, я не совсем эгоистка, я немного делаю добро.
– Ты придаешь смысл моей жизни. Она не имела бы его без тебя, - они стояли у фонтана, наблюдая за золотыми рыбками. На поверхности воды были даже насекомые, чтобы кормить их.
Он издал короткий смешок.
– Ты можешь великолепно спорить, когда хочешь, но ты не можешь изменить мои чувства так быстро. Я уже сама пыталась изменить их за тебя. Ничего не получилось. Я должна тщательно обдумать мои намерения.
– Ты считаешь меня нахальным из-за моих ухаживаний за тобой, в то время как твой муж все еще в нашем мире?
– Я не смотрела на это подобным образом, - она нахмурилась отодвинулась от него и пошла вокруг пруда, по ее платью бегали солнечные зайчики, отраженные от воды.
– Я считаю тебя серьезным, насколько это возможно для тебя.
Они стояли на противоположных сторонах пруда, рассматривая друг друга. Ее красота, ее каштановые волосы, ее серые глаза, твердый рот - все казалось более желанным, чем когда-либо.
– Я хочу только почитать тебя, - сказал он опуская глаза.
– Ты уже делаешь это, мой дорогой.