Конец заблуждениям

Кирман Робин

– Может, так?

Он попробовал более смелый пассаж в мажорной тональности.

– Более нежно, более мечтательно.

Дункан замедлил шаг, вдумываясь в ее слова. До сих пор Джина поражала его издалека той энергией, которую она излучала, но здесь, работая с ней, он начал понимать, что ее вдохновляет. Инстинкты Джины были настолько остры и она настолько доверяла им, что каждая фраза и движение, исходившие от нее, казались необычайно убедительными. Ее жизнерадостность поразила его так, что она показалась ему более реальной, чем он сам.

Дункан продолжал следовать всем ее советам, и в конце концов, когда он воспроизвел пьесу заново, учтя подсказки Джины, он был поражен,

обнаружив, что получилось намного лучше, чем он даже представлял.

«Ты великолепна». Эти слова чуть не вырвались наружу – давление такого личного признания, откровения было так велико, что его сердце начало бешено колотиться. Дункан почувствовал, что краснеет от охвативших его мыслей: Джина возвысила его, приблизила к лучшей версии его самого. Произошло нечто чудесное, и он не знал, как передать это или что делать со всей энергией, всколыхнувшейся в нем, и поэтому он сыграл пьесу для нее снова, на этот раз бегло и в более быстром темпе. Джина не отставала, изобретая новые движения, которые еще лучше соответствовали музыке. Когда они закончили, тяжело дыша и не зная, что тут можно сказать, они просто стали смеяться.

С того дня Дункан был уверен, что должен найти какой-то способ сделать Джину частью своей жизни.

У него было три недели ежедневных репетиций, в течение которых он мог бы сблизиться с ней, – хотя такая обстановка не располагала к уединению. Чтобы уйти одновременно с ней, он начал задерживаться у пианино после занятий, пока она переодевалась, притворяясь, что творит. Если Джина и догадывалась о чем-то, она никак этого не показывала и не подтрунивала, тем самым избавляя его от смущения; в любом случае, в своей решимости он вдруг обнаружил, что ему все равно: он не перестанет этого делать, даже если она раскроет его трюк. После нескольких ночей этой шарады он увидел, как она придержала для него дверь, когда они уходили, чтобы они могли идти вместе.

Джина была дружелюбна, и хотя он стеснялся, находясь наедине с ней, она легко заполняла тишину, когда они шли по улицам кампуса:

– Мне интересно, когда ты начал играть? Ты слишком молод, а уже по-настоящему хорош.

– В пять или шесть лет. Точно не помню. Я всегда немного сочинял. У нас стояло пианино – моя мама играла, и дома было чертовски мало других занятий. – Он подумал было, что описание болезненно скучного детства может заставить ее проявить к нему больший интерес, но быстро переключил внимание на нее: – Знаешь, меня больше интересует твоя история, чем собственная.

Пока они медленно прогуливались по Старому двору кампуса, она рассказала ему о себе, о том, как выросла в Санта-Фе, что она единственный ребенок двух художников.

– Не знаменитый или что-то в этом роде, но папа живет этим, рисует каждый день.

– А твоя мама?

– У нее был инсульт, когда мне было девять.

Дункан не смог понять, жива ее мать или умерла, и слишком испугался, чтобы уточнить. Он также был слишком напуган, чтобы спросить, связано ли увлечение танцами и ее неудержимость на сцене с этим событием. У него в голове возник образ – образ маленькой Джины, танцующей, в то время как ее мать сидит неподвижно, и казалось, этот переизбыток эмоций в девочке произрастал от поглощения той живости, которую ее мать уже не могла выразить самостоятельно. Тогда он испытал к ней невыразимую нежность. Все его тело, казалось, покалывало от холода.

– Мне жаль.

Джина посмотрела на него. Ее глаза были широко раскрыты; вероятно, она сама была удивлена, позволив незнакомцу так близко и так быстро подойти к чему-то настолько личному.

– Спасибо, – проговорила она,

ее голос дрожал от эмоций. – Но знаешь, ее болезнь научила меня кое-чему. Заставила меня проснуться и осознать, что нет никакой гарантии на завтра и нет такого понятия, как безопасный выбор. – Она замедлила шаг, как будто обдумывая серьезность этой мысли. – Ты можешь потерять все в любую минуту. Так зачем же ждать? Зачем идти на компромисс? Если ты чего-то хочешь – возьми это!

– Ты права! Абсолютно права!

И все же те руки, которые так сильно хотели обхватить ее, оставались спрятанными в карманах, вдавленными так глубоко, что могли порваться швы. Джина была права: если Дункан хочет ее, он должен что-то делать.

Чем дольше они разговаривали, тем отчетливей он понимал, насколько хорошо она уже знает себя и свое будущее. На втором курсе колледжа она поняла, какую жизнь хотела бы вести. После окончания учебы она собиралась переехать в Нью-Йорк и присоединиться к одной из экспериментальных танцевальных трупп в центре города. Она планировала танцевать до двадцати пяти лет, затем родить ребенка, взять отпуск на год и после продолжить танцевать столько, сколько сможет.

– Надеюсь, хотя бы до сорока.

– А что потом? – спросил он ее, поддразнивая. – Еще не придумала?

– О нет, так далеко я не заглядываю. Кто знает, может, я даже не доживу до этого возраста.

Она сказала это легко, без страха или жалости к себе, или даже особого осознания того, насколько странным было это высказывание. Дункан начал обдумывать это, складывать воедино те немногие детали, которые ему удалось собрать об этой милой девушке. Ее мать перенесла инсульт, когда Джине было всего девять. Может быть, сорок – тот самый возраст, когда это произошло, и, возможно, Джина представляла, что ее жизнь сложится таким же образом. Это объясняло неуемность, которую он почувствовал в Джине; ее решимость жить сейчас исходила из страха, что ее пребывание в этом мире будет коротким.

Дункан снова посмотрел на девушку, такую живую и жизнерадостную, вся ее печаль была спрятана глубоко, там, куда он не имел права проникнуть. Он молча взял ее за руку.

Джина переплела свои пальцы с его, но ничего не сказала. Смягчая тон, она заполнила тишину, которой он позволил задержаться, погрузившись в свои мысли:

– А у тебя какие планы?

– На жизнь? Не думаю, что у меня все расписано, как у тебя. – Дункану было слишком стыдно сказать, что его представления о жизни после колледжа были довольно практичными и скучными. Он устроился бы на работу в финансовый отдел, чтобы расплатиться со своими кредитами. – Я пока не знаю, чем буду заниматься. Но для начала мне придется расплатиться с долгами. И я знаю, что мои родители надеются на Уолл-стрит или юриспруденцию.

К этому времени Джина и Дункан стояли в конце дорожки, под башней из красного кирпича у входа в колледж Пирсона [10] . Он подумал, что сейчас она пожелает спокойной ночи и войдет внутрь, но Джина продолжала стоять лицом к Дункану. Ее дыхание образовывало в воздухе облачка, которые, чудилось, каким-то волшебным образом не развеивались.

– Разве они не заметили твой талант в музыке?

– Конечно, в какой-то степени, но музыка для них не считается чем-то серьезным. Они разделяют удовольствие и работу и рассматривают их как две совершенно разные вещи.

10

Колледж-интернат при Йельском университете в Нью-Хейвене, штат Коннектикут. Открыт в 1933 г.