Конец заблуждениям
Шрифт:
– Помочь ему? – Выражение лица матери Дункана стало мрачным. – И зачем тебе понадобилась помощь этой девушки, сынок?
– Не знаю… То есть я имею в виду, что мы поддерживаем друг друга, вот и все. В том, что мы действительно хотим делать. – Вот оно! Он обязан это сказать, хоть это и разобьет сердце его матери. – Я тут подумал – хотя это не означает, что я навсегда исключу финансы из своей карьеры! – но я бы хотел провести свой первый год после окончания учебы, пробуя свои силы в сочинительстве. Посмотреть, смогу ли я сделать карьеру композитора.
Лицо миссис Леви побледнело. Дункан внимательно смотрел на нее: волосы, которые она отказывалась красить, преждевременно поседели, между бровями глубоко залегли морщинки
В эту минуту он не мог не почувствовать жалости к своей матери и некоторого раскаяния за то, что сделал. Дункан понимал, с каким страхом она цеплялась за свою идею безопасности, каким испытанием в ее собственной жизни оказался путь к этому ощущению. И вот он отвергает это, ее с трудом заработанную мудрость и все усилия, которые она приложила, чтобы дать ему душевное спокойствие, которого у нее никогда не было.
– Я знаю, ты разочарована, мама, но я понимал, что ты заслуживаешь знать, как обстоят дела. После окончания школы мы с Джиной переедем в Нью-Йорк, и я попытаюсь зарекомендовать себя как композитор.
– Это она тебя надоумила?
Мать потребовала ответа в жесткой форме, и Дункан мгновенно разволновался:
– Н-нет, это не ее идея. Это то, что имеет смысл для меня, то, что мне подходит. Она просто помогла мне увидеть это. Мы пришли к этому вместе.
– Нет-нет, – миссис Леви покачала головой. – Я не верю, что ты хочешь именно этого.
Дункан почувствовал, как на него накатывает гнев, разочарование заставило его огрызнуться на мать чуть ли не в первый раз в жизни:
– Откуда тебе вообще знать, что я когда-либо хотел, черт возьми?!
После такого выпада он испугался, что его мать сломается, но она удивила его в тот день. Без слез или театральности, сидя спокойно, она откликнулась:
– Ты прав, Дункан, ты прав. Это моя вина, что ты не можешь сделать выбор сам и что ты позволяешь этой девушке делать его за тебя.
– Я сам выбираю за себя!
Дункан хотел быть решительным, но его голос звучал по-детски обиженно, он говорил совсем не тем твердым, мужественным тоном, на который он надеялся в присутствии Джины.
– Если ты хочешь взбунтоваться, – продолжала его мать, – я могу это принять. Я понимаю, что я стара и запугана. Но вот что я думаю: я не дура, и есть некоторые вещи, которые я прекрасно вижу. – Миссис Леви почти незаметно перевела взгляд на Джину, затем снова на своего сына. – Она из привилегированной семьи, ее окружали люди, которые позволили ей жить в мечтах. Если ты уступишь тому, чего она хочет, ты просто окажешься с ней в такой же мечте, отрезанный от своего истинного потенциала и от того, кем ты мог бы стать. Я могу сказать прямо сейчас, чем все закончится. Ты будешь тащиться за ней, а она никуда тебя не приведет. Однажды ты посмотришь назад и поймешь, что пропал.
Дункана потрясли эти слова, однако затем он посмотрел на Джину и увидел ее, такую маленькую и в то же время такую огромную, полную уверенности, с горящими глазами и раскрасневшимися щеками, как на пропагандистском плакате: образец здоровья, жизненной силы и надежды.
Дункан почувствовал, как ее смелость наполнила его, заставив броситься во взрослую жизнь без каких-либо гарантий безопасности. Он был бы безрассудным и целеустремленным; он бы добивался того, чего хотел, независимо от того, страдал ли он или другие из-за этого. Иметь Джину рядом, чтобы она гордилась им, – вот что было важно. С какими бы трудностями они ни столкнулись, он был готов смириться, потому что она была той, кто спас его от осторожного и скудного существования, кто научил его, что значит быть живым.
– Ну что ж, значит, я пропаду, – сказал он, глядя матери прямо в глаза. – И если я пропаду с Джиной – я пропаду счастливым.
Глава пятая
Джина
Санта-Фе, Нью-Хейвен, Нью-Йорк, 1971–1990
Если детство Дункана было омрачено изоляцией и ограничениями, то детство Джины определило изобилие благ и внезапная потеря. Она выросла в достатке, в спокойном, залитом солнцем Санта-Фе. Ее самыми теплыми детскими воспоминаниями были танцы на заднем крыльце семейного дома, где ее родители ставили пластинки, а Джина раскачивалась и кружилась между стульями, кустами и цветами, под шпалерой с виноградными лозами и гигантским бумажным фонарем, напоминающим ей луну.
Казалось, в этом доме всегда играла музыка, доносившаяся из скульптурной студии, куда Джина приходила танцевать, наблюдая за собой в стоявшем на полу зеркале в позолоченной раме, пока ее мать работала.
Джине было около шести лет, когда она перестала помещаться в зеркале, и в том же году мать начала водить девочку на занятия балетом пять раз в неделю после обеда. Джина не помнила, когда решила стать танцовщицей. В семье, где оба родителя художники, предполагалось, что и у дочери должна быть творческая страсть. Только повзрослев, Джина поняла, насколько ее ситуация нетипична и что большинство родителей других детей работают, просто чтобы выжить.
Джина выросла в романтической вселенной, поддерживаемой семейными финансами. Незадолго до Великой депрессии ее дед по материнской линии получил вторую государственную лицензию на добычу нефти и газа, позволившую ему вести бурение на юго-востоке Мексики в Пермском бассейне [12] . За одно поколение семья ее матери сколотила целое состояние. Со стороны отца все было поскромнее, но они прошли путь от чернорабочих до бизнесменов, управляющих небольшой местной судоходной компанией, которую, как ожидалось, унаследует отец Джины. Он скрывал от семьи свои творческие амбиции до тех пор, пока мать Джины не уговорила его все бросить и стать художником, поскольку была уверена, что в этом его предназначение. Успех не казался самоцелью – ни один из родителей Джины никогда не продавал много работ, несмотря на большой талант. Они дарили свои произведения друзьям, пока мать Джины еще могла принимать их у себя; тогда казалось, что у порога семейного дома Рейнхольдов все мировые беды испаряются.
12
Купный нефтегазоносный бассейн осадочного типа в юго-западной части США.
Идиллия продолжалась до тех пор, пока Джине не исполнилось девять.
Она училась в четвертом классе и посещала небольшую частную школу, где ее мать работала учителем рисования. Каждое утро они ездили вместе, и хотя Джина возмущалась из-за того, что не могла поехать со своими друзьями в автобусе, в глубине души ей нравилось проводить время с мамой и, устроившись на переднем сиденье, слушать Дженис Джоплин или Патти Смит. Миссис Рейнхольд постоянно постукивала по рулю в такт, звякая браслетами. Они почти не разговаривали – мать не слишком любила поболтать и предпочитала наслаждаться молча. Только позже Джина узнала от отца, что она страдала дислексией, из-за чего в родительском доме ее считали глупой. В ответ она бунтовала и сбегала пять раз. По-видимому, она была семейным дьяволенком, хотя эту сторону в ней трудно было разглядеть. Джина знала только преданную и теплую женщину, полную энергии и признательности за красоту вокруг нее. Когда мать не работала, она брала дочь с собой на озеро Абикиу или в дальние походы. Она всегда первой ныряла в воду, всегда первой взбиралась на горную вершину. Джине было легко восхищаться своей матерью, и она страстно желала быть похожей на нее. Она считала ее неукротимой.