Конец заблуждениям
Шрифт:
У нее было предчувствие насчет Дункана. Она не могла точно сказать, к чему это приведет, но в ней пробудилось некоторое любопытство – достаточное, чтобы убедить своего друга-хореографа нанять Дункана для сочинения музыки под танцевальное представление, которое он готовил. Дункан согласился, но в первый день, когда он должен был присоединиться к репетиции, у него сдали нервы, и он пришел пораньше, чтобы передать свои извинения и отказаться от работы. На месте была только Джина.
– Я не могу… я никогда не делал ничего подобного, – застенчиво признался он.
Еще как может! Джина чувствовала, что этот молодой человек, которого она видела исполняющим свою экстраординарную пьесу, обладал гораздо большим талантом, чем признавал
– По крайней мере, можно попытаться. В этом ведь нет ничего плохого? Я имею в виду – что, если я смогу помочь?
Произнося это, Джина была не слишком уверена, как именно может помочь, но осознавала, что Дункан нуждается в поддержке. Девушка почувствовала, как в ней шевельнулось желание подстегнуть его. И поэтому она тут же сочинила историю о пианисте, который придумывал музыку, наблюдая за репетициями танцоров (на самом деле она не знала ни одного композитора, но это казалось достаточно правдоподобным).
Джина танцевала тем утром для него – сольное выступление с атмосферой опасной интимности. Может быть, причиной была странная нервозность, возникшая в ней: ей нравился этот мальчик, она хотела понравиться ему, и поэтому его мнение имело значение – или, может быть, это был параллельный страх, который она чувствовала в Дункане, риск, на который он шел, играя для нее. По мере того, как Дункан играл, он, казалось, становился все увереннее, и она была удивлена тем, как выбранные им ноты соответствовали всему, что она делала. Сначала это было несовершенно – она сочла необходимым скорректировать свое движение или предложить ему подстроиться под него, но вскоре все стало автоматическим и инстинктивным. Мелодия словно отслеживала ее движения, поддерживала ее. Джина была поражена, не зная, что это значит, этот бессловесный резонанс между ними, но потом она не могла выбросить этот опыт из головы. Танцы были ее единственным спасением – до Дункана.
Почти каждый вечер в течение следующих недель Дункан ждал ее после репетиций, сначала делая вид, что занят своей работой, однако затем отказался от притворства. Он нервничал в ее присутствии, его руки были засунуты в карманы, когда они шли рядом. Но почему? Неужели он не видит, какой он замечательный? Дункан, казалось, не сознавал, что он, например, красив. Его темные волосы, убранные с задумчивого, прекрасного лица, красные губы, в которые он впивался зубами, когда напряженно думал. Не признавал он и своего собственного таланта, того, насколько редким даром он обладал – умением извлекать красоту из воздуха.
Когда Дункан музицировал, в нем чувствовалась мальчишеская легкость, непохожая на ту серьезность, с которой он обычно говорил. Пока они шли и беседовали, возникали долгие паузы, во время которых он обдумывал свое мнение и искал подходящие слова, и Джина заполняла их своим щебетанием. Она явно была более дерзкой, но видела, что Дункан не возражает против этого. На самом деле ему становилось легче, когда она вмешивалась, пока он пытался ответить на какой-то вопрос, например, что он собирается делать со своей жизнью – вопрос, который Джина подняла, не предполагая, что это введет его в ступор. Дункан учитывал все факторы – желания своих родителей, свое чувство долга, свое представление о том, что является респектабельным, – пока она запросто не высказала свое мнение:
– Единственный смысл жизни – следовать своей страсти.
– А что ты думаешь на самом деле? – смеясь, ответил Дункан, и Джина почувствовала, как он благодарен ей за то, что она интересуется его желаниями, за то, что ненадолго затмила множество удушающих голосов в его голове. Если она и принесла ему облегчение, вероятно, он смог произвести на нее такой же эффект. Она обнаружила, что чувствовала легкость
Джина не сообщила Дункану, что стоит за ее желанием, лишь мимоходом упомянула о материнстве и своей маме, но ей показалось, что Дункан уловил скрытые за этим чувства. После того, как она открылась ему, он задумался и потянулся, чтобы взять ее за руку.
После этого единственного прикосновения Дункан не осмеливался дотронуться до нее снова, так что однажды ночью, стоя у порога общежития, Джине пришлось обнять его самой и встать на цыпочки, чтобы поцеловать. Это был именно тот поцелуй, на который она надеялась, чувственный, объединяющий, как тогда, когда она танцевала, а он играл. Он крепко прижал ее к себе, но через некоторое время они оба задрожали от холода и ощущения важности происходящего.
Ее смелость, казалось, медленно разжигала в нем решительность. Рассудительный Дункан стал более романтичным, импульсивным. Он начал появляться у ее двери с неожиданными приглашениями – на выступления в кампусе или в кино в городе, на все, о чем она случайно упомянула, что ей было интересно; его стиль свиданий был гораздо более интересным, чем у других парней в кампусе, которые просто появлялись в комнатах девочек, чтобы провести время вечером. Он даже попытался сблизиться с друзьями Джины, хотя Вайолет с самого начала ясно дала понять, что он кажется ей подозрительным. Специализировался на экономике, дружил с таким парнем, как Блейк Флурной, который являлся смесью шовиниста и консервативного материалиста, против которых Вайолет агрессивно выступала:
– Как ты можешь хотеть такого парня? Он даже не художник.
– Он именно что художник, – настаивала Джина. – Он блестящий человек. Он просто еще ищет себя. И он меняется.
Два выходных спустя Дункан подтвердил эту надежду, когда пришел к ее двери с приглашением на концерт.
– Выступает женщина, которая давала мне в детстве уроки игры на пианино. Лилиан. Она первый человек, который решил, что у меня есть талант, поэтому моя мать, разумеется, тут же уволила ее. – Он мрачно улыбнулся, затем снова стал серьезным. – В каком-то смысле она напоминает мне о тебе или указывает мне путь к тебе, вдохновляя меня.
– Сходим, конечно, – согласилась Джина, довольная тем, как Дункан проявлял себя в музыке, ослабляя свою жесткую преданность учебе, и тем, как она влияла на него. Теперь ей предстояла встреча с другой женщиной, которая поощряла его задолго до нее и, вероятно, тоже возбуждала его фантазии. Легкий укол зависти, который почувствовала Джина, более чем соответствовал ее любопытству.
В субботу они сели на поезд до Манхэттена и оказались в маленькой комнате библиотеки, где проходил концерт. Учительница была старше, чем казалась по описаниям Дункана, с проседью в волосах и в очках, которые скрывали пару теплых, красивых глаз. Когда они встретились после шоу, Лилиан обняла Дункана с такой очевидной привязанностью, что Джина могла бы взревновать, если бы не чувствовала, как важна для него и насколько счастливой другая женщина считает ее по этой причине.