Конец заблуждениям
Шрифт:
Но как он мог сказать ей это, когда теперь видел в ее глазах, что она действительно хотела его? Джина была переполнена эмоциями – ужас, который она пережила, пробудил ее к тому, что имело значение, и подтолкнул ее сказать то, на что она иначе не осмелилась бы:
– Я хочу начать жить по-настоящему, двигаться вперед, завести ребенка! Давай сделаем ребенка в это путешествие, нашего ребенка! Давай сделаем это, пожалуйста!
Дункан вглядывался в ее лицо, в этот прелестный рот, слегка приоткрытый в ожидании, в полузакрытые глаза, которые умоляли его присоединиться к ней в забвении. Он придвинулся ближе, чтобы ощутить ее сладкое, знакомое дыхание, и прежде чем он смог сформулировать какие-либо возражения, прежде чем он смог собраться с силами, чтобы развеять ее непонимание, она наклонилась к нему, дотронулась до его лица и, как персонаж из его снов, привлекла его к себе для поцелуя.
Дункан знал, что не сможет оставить Джину в Берлине и уж точно не в берлинской больнице. Грэм скоро вернется. К этому времени даже такой простак понял бы, что его надули. Возможно, он догадался о причине, возможно, нет, но как бы там ни было, он, скорее всего, позвонит в отель, чтобы оставить там сообщение для Джины. И когда он это сделает, ему, весьма вероятно, сообщат о ее травме, и он сядет на первый же рейс до Берлина. Все это произойдет очень быстро, а врачи Джины говорили Дункану, что они хотели бы оставить ее для дополнительных анализов и наблюдения. Что можно было предпринять? Дункан не знал, как устроена эта страна, не имел здесь никаких связей, почти не говорил на немецком языке. Он понял, что ему нужна помощь, и задумался, к кому обратиться.
Была одна медсестра, которая выбивалась из общей массы. Ее звали Грета, и она была старше остальных, настоящий профессионал из Восточной Германии. Чтобы расположить к себе Дункана, привилегированного американца, она начала предлагать услуги: она могла бы купить Джине лучшее постельное белье или дополнительную подушку, она могла бы принести ей более вкусную еду из ресторана. Дункан быстро понял, что перед ним женщина, которая прошла через лишения и кое-что смыслит в выживании. Он решил рискнуть и рассказал ей – не всю правду, он бы не осмелился этого сделать, – но столько, сколько было необходимо.
– Не могли бы вы посоветовать мне, что делать, если мне нужно быстро и тихо вывезти мою жену из Берлина?
Зная, что лучше не задавать лишних вопросов, медсестра посоветовала найти клинику в другом регионе и придумать причину для перевода. Дункан мог бы сказать, что у Джины там имеется знакомый врач, или друзья, или семья, которая будет рада увидеть ее и позаботиться о ней, пока девушка приходит в норму.
Следующие несколько часов были безумными. Сначала Дункан заручился помощью Греты в поиске небольшой клиники в Швейцарии и остановился на той, которая показалась ему наиболее подходящей. Затем он вернулся в отель Джины и сообщил портье, что их постоялице понадобятся в больнице ее вещи. Администратор разрешила ему подняться в номер; Дункан побросал все принадлежащее его жене в чемодан и поспешил поскорее убраться. По дороге обратно в больницу он просмотрел вещи и забрал все, что могло разрушить иллюзию. Например, открытку для Вайолет, которую Джина еще не отправила, или записную книжку, в которой содержалась информация о новых контактах в Санта-Фе: телефонные номера коллег в ее танцевальной студии и друзей, которых она завела благодаря Грэму. Дункану пришлось выбросить и ее дневник, в котором он нашел множество записей о ее новой жизни. Он чувствовал себя виноватым, читая столь личные заметки, но сказал себе: если обнаружит там нечто, что убедит его, будто он поступает неправильно, что она была счастливее с Грэмом, чем с ним, тогда он откажется от своего обмана.
Вместо этого он наткнулся на отрывок, давший ему как раз ту надежду, в которой он нуждался, чтобы идти дальше:
«Каждое утро, когда я просыпаюсь с ним в Санта-Фе, мне кажется, что я не в том месте. Из моего окна я должна слышать не птиц, а гудение улиц Манхэттена. Это не должен быть Грэм, протягивающий руку, чтобы погладить меня по волосам, это должен быть Дункан, целующий меня в губы, пока я сплю. Когда это изменится? Когда эта жизнь станет похожей на мою жизнь?»
Прочитав это, Дункан понял, что должен действовать. Он обязан вывезти Джину из Берлина до того, как Грэм найдет ее, но для этого нужны деньги. Клиники были дорогими, поездки тоже, и он не мог позволить себе ни того, ни другого. Итак, он сделал то, о чем еще вчера не мог и помыслить. Он позвонил Марине Дю Белле.
– Дункан Леви? – Она была удивлена, услышав его голос. Они не разговаривали шесть месяцев, с тех пор как он покинул проект, который она заказала. Тот разговор был коротким: он дал ей понять, что не может видеться с ней или быть каким-либо образом связанным с ней после того, что произошло, и все же она все еще настаивала на том, чтобы заплатить ему хотя бы часть того, что обещала.
Он отказался от денег, не желая пользоваться ее чувством вины, однако теперь он был вынужден сделать именно это.
– Привет, Марина, я… эм-м… Извини, что звоню ни с того ни с сего.
– Ты в порядке? У тебя взволнованный голос… что-то не так?
Дункан не знал, что придумать. Он не хотел, чтобы Марина была в курсе всей ситуации, поэтому решил поведать только то, что он был в Берлине и нуждался в деньгах.
– Я попал в небольшую передрягу. Иначе я бы тебя не побеспокоил.
– Я рада, что ты позвонил. Мне было так стыдно из-за тебя и Джины…
Вот оно – точка, на которую нужно было надавить, способ попросить об услуге, в которой он нуждался.
– На самом деле это как раз связано с Джиной. Кажется, она наконец-то готова простить меня. Я бы хотел взять ее с собой в путешествие, начать все сначала, что-то в этом роде. Но поездки стоят денег, и… ну, я никогда не чувствовал себя вправе принимать то, что ты предлагала раньше…
– Ясно. – Марина вздохнула. – Я поняла.
Дункан почувствовал, что немного обидел ее, и это вызвало у него сожаление. Но он понимал, что у него нет выбора, нет пути назад. Марина пообещала, что переведет тридцать тысяч долларов в цюрихский банк.
Дункан с Джиной взяли такси до Потсдамской площади и сели на поезд, направлявшийся в Цюрих. Он нервничал всю дорогу, представляя, как полиция или охранники контрольно-пропускного пункта отводят его в сторону с вопросами, но по итогу никто не подошел к ним и даже не попросил показать паспорта. Пока они пересекали границу, Дункана осенило, что впервые в истории турист в Европе может беспрепятственно перемещаться из одной страны в другую, может незаметно двигаться между двадцатью государствами. План, каким бы безумным он ни был, обретал форму – он сбежал с Джиной.
В Цюрихе Дункан вздохнул с облегчением. Культура анонимности, характерная для швейцарских банков, похоже, распространялась и на больницы. Он дал понять руководителю клиники, что конфиденциальность для них очень важна, подразумевая, что его жена являлась значимой фигурой на родине. Благодаря статусу Джины как подающей надежды старлетки или наследницы, или что там они себе представляли, в медицинских журналах она значилась швейцарской Джэйн Доу. Никто в Берлине не знал, где находится Джина, поскольку Дункан намеренно оставил название другой больницы. Даже если бы Грэм обзвонил клиники в соседних странах, маловероятно, что он нашел бы эту, довольно малоизвестную, и как только они покинут Цюрих, их с Джиной будет практически невозможно найти. Детектив мог бы проверить крупные европейские отели, но ни у кого не было ресурсов, чтобы следить за небольшими гостевыми домами. Несмотря ни на что, было бы лучше какое-то время придерживаться более спокойных районов на случай, если Грэм донес свою историю до прессы или полиции.